Иногда у меня случаются приступы боли - и тогда уже страдаю Я, истинный Я. Потому что боль идет изнутри, является продуктом поврежденного сознания.
Небо, дай мне сил, я не хочу умирать...
Приходит ночь, и я проваливаюсь в пучину бредовых галлюцинаций. Нет того мироощущения, что было раньше; я просто существую, бреду по галерее абстрактных картин, на которых агонизирует моя сущность. Я пытаюсь бороться, хочу вновь обрести контроль, но ничего не выходит. Мои руки и ноги скованы ватными цепями...
Иногда случаются проблески, точно вспышки молний, и тогда я слышу голос Учителя, внушающий мне элементарные истины. "Как ты не поймешь, никто не может никому помочь в этом деле! Вселенная у каждого своя, мы все живем в разных мирах. Строй свой."
Небо, сделай меня достаточно сильным, чтобы выстоять...
Хотя - это глупость, действительно глупость просить о снисхождении.
Идти на работу не хочется, ох, как не хочется, но надо. Вчера уже звонил заведующий и мне не понравился его голос: "Ты, конечно, можешь еще поболеть, но очень недолго". Надо идти...
Раз пять собирался с силами - все никак не удавалось откинуть в сторону одеяло и встретить утренний холод ненагретой квартиры. Наконец, мне это удалось, дальше было легче - умыться, отогнав сон прохладной водой, соскоблить щетину, выпить положенный кофе.
За окнами поднималось золотое сентябрьское солнце.
Еще предстояло переговорить с заведующим. Вот переживу этот разговор, а потом все само станет на места...
Наверное, я был бледен, потому что лица знакомых вытягивались, когда я шел по коридору. Ничего, это будет доказательством болезни.
Тихонько нажать на ручку - обращаться с ней нужно аккуратно, чтобы избежать болезненного скрипа. Нажать - и толкнуть дверь. И встретиться взглядом... Никогда раньше ложь не была такой тягостной. Я врал легко и даже находил в этом удовольствие, чего иногда пугался. Теперь же слова были тяжелы, как гири.
- Андрей, - Григорьев нечасто обращася ко мне по имени, я вижу, с тобой что-то не так.
- Я просто не до конца выздоровел...
- Не надо! Врать психологу - что за бред? Никакой болезни и не было... Если хочешь, бери отпуск. Я понимаю, работа не из лучших, тут и сам психом станешь. Но что делать? Кому-то ведь надо. Шахтеры вон вообще углем дышат, а ведь без угля не обойдешься... Возьмешь?
- Нет, я лучше поработаю... Да и деньги надо...
- Ну, смотри сам, как хочешь. Я заставлять не буду. А премию какую-нибудь, пожалуй, дадим. Ладно, Иванычу привет передавай.
Дверь закрылась на удивление мягко.
Иваныч - это наш завхоз. Хороший мужик: и поговорить любит, и сплетню какую-нибудь "по секрету всему свету" выдаст. Хотя как раз этого он и не любит - сплетни распускает только о тех, с кем в ссоре. И нередко сам же их и сочиняет. Только с бутылкой дружит, выпить горазд. Частенько у них это происходит напару с Григорьевым-заведующим, хотя это и негласно.
- Привет, Иваныч!
Завхоз оставил связку каких-то деревяшек, которую пытался засунуть подальше, в угол своей каморки, отряхнул пыль с головы, улыбнулся.
- Здорово...
- Тебе, как обычно, от Григорьева привет.
- Как обычно? - завхоз задумался. - Ну, как обычно, пожалуй, не получится...
- Ты о чем это?
- А? Да так, ни о чем. А ты как? Садись, чего стал!
Он пододвинул мне табурет, а сам уселся прямо на высокий порог. Подсобка, в которой Иваныч был полновластным хозяином, стояла на заднем дворе, окруженная зарослями одеревенелой травы и кустов. Сторона, которой больница была повернута к ней, была, наверное, самой мрачной и серой - никто ведь не заботится о внешнем виде. Да и кому оно надо? Сам двор был завален всевозможными ящиками, мотками проволоки, обрезками досок. Обычный мусор - на каждом заднем дворе такого полно. Несмотря на неприглядный внешний вид, двор обладал какой-то особой энергетикой, выражаясь языком современных "экстрасенсов: здесь уютно, здесь приятно посидеть, выкурить с немолодым уже Иванычем по сигаретке, просто поговорить.
- Так, что там, привет, говоришь, от Лешки, да? Ну, это хорошо, конечно, хорошо... - Иваныч чиркнул спичкой, разбросав вокруг острые искры, - а сам-то ты как? Чего-то не показывался долго.
- Хреново мне, Иваныч... Не могу я больше работать здесь! Ну, не могу, хоть ты убей меня! Иду на работу - вроде, ничего. И солнышко светит как обычно, и ветерок такой же, а как приду - все! Как гляну в морду какому-нибудь... так аж дрожь по коже. Не могу...
- Да-а, - протянул завхоз, медленно выпуская облако сизого дыма, - понимаю я тебя; обходы бесконечные, наблюдения... И все с психами! Понимаю. А тут еще это... А ты - слышь, только никому! сам-то видел его? Которого убили? Его ж, вроде, прямо руками и... это самое! Без ножов всяких!
- Ножей...
- Что? Ну да, ножей... Так, правда, что ли?
...В первую секунду я даже не знал, что думать. Думать, по правде говоря, не хотелось вовсе - просто не укладывалась в голове картина, представшая передо мной. Бывает такое: видишь, а осмыслить не можешь.
Черная лужа доползла до самых дверей, но почему-то остановила свой ход перед порогом да там и застыла. Будто впечаталась в паркет. А чуть дальше...
Ну, глаза его приобрели безумное выражение задолго до смерти, но в сочетании с общим _теперешним_ видом выглядели еще более жутко. Кожа ремнями висела на плечах, горло открывалось отвратительной бахромой... Меня тогда стошнило.
Потом к нам долго ходили "товарищи милиционеры" вместе в всевозможными экспертами.
- Правда.
- Во-о... - пепел упал Иванычу на штанину и остался там прожигать серую ткань; глаза завхоза стали круглыми, но страха в них я не увидел.
- Вот тебе и "во-о". А ты говоришь, понимаю. Что теперь будет? Теперь только особо тихих стали отпускать, остальные сидят на этой заразе... последние мозги сгниют от их лекарств! А кто его знает, что у него в башке? Может, он только прикидывается спокойным, чтоб погулять выпустили.
- Не прикидывается. Он ведь дурак, как же он прикидываться может?
- Может, Иваныч, дураки тоже разные бывают. Вон, был у нас, может, помнишь - ему везде жуки чудились, а так нормальный. Только тараканы у него двухметровые бегали кругом. Говорили, это от водки... Только не верится мне! Нормальный мужик, говорю ж, и читал много, и говорил осмысленно, а вот - жуки...
- Так, он не дурак, значит.
- А кто? Сейчас, Иваныч, сюда шлют, кого надо, кто больной. Нынче психушка перестала аналогом тюрьмы быть - раз прислали, значит, надо. А я что, не врач, психа не вижу? Я, Иваныч, психолог, ко мне такие приходили, что и не выдумаешь. Сразу видно - то ли в проблемах человек потонул, то ли с головой не то.
- Может, и видно... А вообще, прав ты, Андрюша, разные дураки бывают. Вроде и нормальный, а поближе глянешь - натуральный идиот.
- Ладно, Иваныч, пойду я, а то Григорьев и так на меня косо смотрит. Надо работой заняться. Тут еще двоих привезли, надо с ними разобраться. Бывай!
Оба - по экстренному вызову. Значит, буйные. Это не есть хорошо, ибо с такими разбираться - мороки не оберешься.
Два дюжих санитара завели извивающегося закутанного в смирительную рубашку, а потому похожего на гусеницу, человека. Так, Волошин Петр Семенович, год рождения... и тэ дэ и тэ пэ... Диагнозы всяческие...
Неважно! Достаточно посмотреть в глаза этому человеку, чтобы понять: он живет в собственном мире и ему нет дела до наших проблем. В своем роде он счастлив: его сумасшествие освободило его от грязи человечества. Но какие же боли терзают его рассудок - воспаленный и измученный! Что заставляет его рвать на себе кожу и прокусывать губы, его руки связаны? Надеюсь, что я никогда не узнаю этого...
Второй - вернее, вторая; это женщина. Воплощение разрушенной судьбы - молодая, лет двадцать, но разве это человек? Ни у одного из них - тех, кто попадает сюда, - нет шансов, все они живые мертвецы... По крайней мере, эта ведет себя смирно. Наверное, у нее какая-то стойкая мания. Да, клаустрофобия, переходящая в навязчивую идею - мать связала ей руки и ноги простыней, когда она пыталась выпрыгнуть из окна. Представляю, какие муки испытывает эта девушка...
Ничего нет хуже постоянного страха...
Внезапно всплывшее из подсознания имя - Марина! Кто она? Моя спутница из предыдущей жизни? При чем тут она?.. Да, она тоже боялась. Ее страх куда хуже... Марина боялась Новизны и Необычности.
...Кабинет пуст; как же тяжела бывает пустота!
Я сажусь за стол, обшариваю взглядом покрытую темным лаком крышку - листки разлинованной бумаги, что-то похожее на справки, огрызки карандашей. За окном льет дождь, расписывает окно свинцовым карандашом. Хм... удивительно, как преображается природа со сменой времен года! Осень - может быть, она и хороша в ранней поре, но сейчас является собой самое тоскливое зрелище, какое только можно представить, особенно под дождем. Буреющие листья, пожухлая трава, размокшая земля - вот и все; что отрадного для взгляда?