В день очередного аванса была распространена информация, что его выдавать в этом месяце не будут, а выплатят вместе с зарплатой. Шустову, как новичку, пояснили, что такой произвол здесь в порядке вещей и главный бухгалтер – властная, энергичная женщина, с которой никто не смеет пререкаться, – всегда решает по своему усмотрению – давать в этом месяце аванс или нет, просто удивительно, почему после прихода Эдуарда Михайловича такая невыплата происходит первый раз…
Что ж, такой «порядок вещей» пусть терпит кто хочет, но только не Шустов! Хотя он, как все, ходил среди людей, но в душе-то чувствовал себя птицей. Ведь совсем недавно Эдик так летал! Он глядел тогда как бы сверху вниз на людей типа директора торфяного института и уж тем паче нынешнего непосредственного руководителя – завлаба. Он видел страх в глазах начальников своих сегодняшних начальников от тех речей, которые произносил на предвыборных встречах, собраниях, митингах. Шустов ощущал себя не просто птицей, но птицей, способной лететь высоко, и, конечно, не желал, чтобы его равняли с, в сущности, ползающими, пресмыкающимися двуногими. Он тут же написал заявление об увольнении в связи с невыплатой аванса и отнес его в приемную. На следующий день главному бухгалтеру был объявлен выговор, началась раздача денег, но Эдика, разумеется, уже ничто не могло остановить – забирать заявление он не стал. Ушел Шустов, громко хлопнув дверью, с гордо поднятой головой – именно так, как и до́лжно было уходить в соответствии с его имиджем «настоящего демократа»…
Впоследствии Шустов узнал, что оказался тогда пешкой банальной мелочной интриги. Бухгалтер – как выяснилось, добрая уравновешенная женщина – иногда шла навстречу тем, кто просил ее не выдавать аванс с целью лучшего сохранения денег и получения зарплаты в бо́льшем объеме. Те, кому подобное решение не нравилось, просто очень ловко использовали Эдика и без ссор с коллегами, без пререканий с руководством получили свои денежки.
Конечно, Эдуарду пришлось пережить упреки жены, что он совершенно не думает о семье, что витает где-то в облаках. Отчасти испытать угрызения совести, поскольку с человеческой точки зрения она была абсолютно права. Поэтому он спустился на землю и опять не стал тратить много времени на поиски работы, устроившись ведущим химиком в научно-исследовательский центр Томского нефтехимического комбината (НИЦ). Вроде бы поначалу все шло хорошо. И заработок оказался приличный, и работа по специальности, и справлялся с ней Шустов так, что начальство было всегда довольно, но… Постепенно недовольство росло в самом Эдуарде. Он занимался не наукой, а хоздоговорами. Заработок же, сперва вполне устраивавший, оказался просто мизерным по сравнению с теми суммами, которые Шустов приносил центру своими разработками. Все попытки договориться с руководством о выплате процента вежливо, но решительно отклонялись. Претензии на должность заведующего лабораторией также поддержки не получили. Тесно было на земле Эдику, тоскливо. Никто не хотел видеть в нем птицы. Но и утвердиться среди грубой материи также не давали. Может быть, ему здесь просто не хватало любви? Может быть, терпения? Чашу этого самого терпения… Впрочем, какую там чашу, так… чашечку… переполнила процедура акционирования НИЦа. Повсюду шла приватизация, и Шустов, будучи демократом, в принципе приветствовал этот процесс, почти инфантильно веря в добропорядочность осуществляющих его. Но, как казалось Эдику, в данном конкретном случае все проводилось совершенно бесчестно.
В конце одного из рабочих дней, когда работники центра уже собирались домой и предвкушали уютный семейный вечер, дирекция объявила о проведении собрания по принятию устава акционерного общества «НИЦ». Все уныло поплелись в актовый зал, заранее настраиваясь проголосовать так, как пожелают начальники, и скорее ехать домой. Шустов же решил сопротивляться. Он был одним из немногих, кто понимал, что происходит, и единственным, кто твердо решил дать бой этому безобразию. Пусть заведомо неравный.