Божественная комедия (илл. Г. Доре)

₁₃₆

Остановясь над ним, наставник мой
Промолвил: «Кем ты был, сквозь эти раны
Струящий с кровью скорбный голос свой?»

₁₃₉

И он в ответ: «О души, в эти страны
Пришедшие сквозь вековую тьму,
Чтоб видеть в прахе мой покров раздранный,

₁₄₂

Сгребите листья к терну моему!
Мой город — тот, где ради Иоанна
Забыт былой заступник; потому

₁₄₅

Его искусство мстит нам неустанно;[165]
И если бы поднесь у Арнских вод
Его частица не была сохранна,

₁₄₈

То строившие сызнова оплот
На Аттиловом грозном пепелище —
Напрасно утруждали бы народ.[166]

₁₅₁

Я сам себя казнил в моем жилище».[167]

Песнь четырнадцатая

_{Круг седьмой — Третий пояс — Насильники над божеством}

₁

Объят печалью о местах, мне милых,
Я подобрал опавшие листы
И обессиленному возвратил их.

₄

Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты,
Где третий пояс лег внутри второго
И гневный суд вершится с высоты.

₇

Дабы явить, что взору было ново,
Скажу, что нам, огромной пеленой,
Открылась степь, где нет ростка живого.

₁₀

Злосчастный лес ее обвил[168] каймой,
Как он и сам обвит рекой горючей;
Мы стали с краю, я и спутник мой.

₁₃

Вся даль была сплошной песок сыпучий,
Как тот, который попирал Катон[169],
Из края в край пройдя равниной жгучей.

₁₆

О божья месть, как тяжко устрашен
Быть должен тот, кто прочитает ныне,
На что мой взгляд был въяве устремлен!

₁₉

Я видел толпы голых душ в пустыне:
Все плакали, в терзанье вековом,
Но разной обреченные судьбине.

₂₂

Кто был повержен навзничь, вверх лицом,
Кто, съежившись, сидел на почве пыльной,
А кто сновал без устали кругом.[170]

₂₅

Разряд шагавших самый был обильный;
Лежавших я всех меньше насчитал,
Но вопль их скорбных уст был самый сильный.

₂₈

А над пустыней медленно спадал
Дождь пламени, широкими платками,
Как снег в безветрии нагорных скал.

₃₁

Как Александр, под знойными лучами
Сквозь Индию ведя свои полки,
Настигнут был падучими огнями

₃₄

И приказал, чтобы его стрелки
Усерднее топтали землю, зная,
Что порознь легче гаснут языки,[171] —

₃₇

Так опускалась вьюга огневая;
И прах пылал, как под огнивом трут,
Мучения казнимых удвояя.

₄₀

И я смотрел, как вечный пляс ведут
Худые руки, стряхивая с тела
То здесь, то там огнепалящий зуд.

₄₃

Я начал: «Ты, чья сила одолела
Все, кроме бесов, коими закрыт
Нам доступ был у грозного предела,[172]

₄₆

Кто это, рослый, хмуро так лежит,[173]
Презрев пожар, палящий отовсюду?
Его и дождь, я вижу, не мягчит».

₄₉

А тот, поняв, что я дивлюсь, как чуду,
Его гордыне, отвечал, крича:
«Каким я жил, таким и в смерти буду!

₅₂

Пускай Зевес замучит ковача,[174]
Из чьей руки он взял перун железный,
Чтоб в смертный день меня сразить сплеча,

₅₅

Или пускай работой бесполезной
Всех в Монджибельской кузне[175] надорвет,
Вопя: «Спасай, спасай, Вулкан любезный!»,

₅₈

Как он над Флегрой[176] возглашал с высот,
И пусть меня громит грозой всечасной, —
Веселой мести он не обретет!»

₆₁

Тогда мой вождь воскликнул с силой страстной,
Какой я в нем не слышал никогда:
«О Капаней, в гордыне неугасной —

₆₄

Твоя наитягчайшая беда:
Ты сам себя, в неистовстве великом,
Казнишь жесточе всякого суда».

₆₇

И молвил мне, с уже спокойным ликом:
«Он был один из тех семи царей,
Что осаждали Фивы; в буйстве диком,

₇₀

Гнушался богом — и не стал смирней;
Как я ему сказал, он по заслугам
Украшен славой дерзостных речей.

₇₃

Теперь идем, как прежде, друг за другом;
Но не касайся жгучего песка,
А обходи, держась опушки, кругом».

₇₆

165

Мой город — Флоренция, где ради нового христианского покровителя, Иоанна Крестителя, забыт былой заступник, языческий Марс. Поэтому Флоренция так много терпит от Марсова искусства, то есть от постоянных войн и междоусобий.

166

И если бы поднесь у Арнских вод… — Во времена Данте во Флоренции у вьезда на Старый Мост (ponte Vecchio) стоял обломок каменной конной статуи (Р., XVI, 145–147). Народная молва считала, что это статуя Марса, хранителя города, и что при разрушении Флоренции Аттилой (событие легендарное) она была сброшена в Арно, а при восстановлении города Карлом Великим (событие тоже легендарное) со дна реки извлекли ее нижнюю часть и водворили на старом месте, потому что иначе Флоренцию не удалось бы отстроить. Дух самоубийцы выражает народное убеждение, говоря, что, если бы не этот охранительный обломок Марса, Флоренция снова была бы сровнена с землей и ее восстановители потрудились бы напрасно.

167

Я сам себя казнил… — По мнению старых комментаторов, это либо Лотто дельи Альи, судья, который вынес за взятку несправедливый приговор и повесился, либо разорившийся богач Рокко деи Модзи.

168

Злосчастный лес ее обвил… — Третий пояс (ст. 5) окаймлен лесом самоубийц, который, в свою очередь, обвит рекой, где казнятся насильники над ближними.

169

Катон Утический (Ч., I, 31), который повел остатки Помпеева войска через Ливийскую пустыню на соединение с нумидийским царем Юбой (Лукан, «Фарсалия», IX, 378–410).

170

Повержены навзничь, вверх лицом — богохульники. Съежившись, сидят — лихоимцы (А., XVII, 34–78). Снуют без устали — содомиты.

171

Как Александр… — Здесь Данте излагает одну из версий легенды об Александре Македонском.

172

У грозного предела — то есть у ворот Дита (А., VIII, 82-130).

173

Кто это, рослый, хмуро так лежит… — Непримиримый богохульник, которого и огненный дождь «не мягчит», — Капаней, один из семи царей, осаждавших Фивы, о гибели которого Стаций (см прим. Ч., XXI, 10) рассказывает в «Фиваиде» (X, 827-XI, 20). Взойдя на вражескую стену, он бросил дерзкий вызов богам, охранителям Фив, и самому Зевсу (Юпитеру). Громовержец поразил его молнией.

174

Пускай Зевес замучит ковача — своего сына Гефеста (Вулкана), бога-кузнеца, который с помощью циклопов ковал ему стрелы в недрах Этны.

175

В Монджибельской кузне — Монджибелло — местное название Этны.

176

Флегра — долина в Фессалии, где гиганты, громоздя гору на гору, пытались приступом взять небо, но были сражены молниями Зевса (Ч., XII, 31–33).