Он был очень распутный? Как у вас получалось?
Там было много инея. Стащи с меня халатик. Иней был нежный. Не знаю, с чем его сравнить. Он меня мучил. Да вот так, совсем. Забрось халатик на люстру. Иней меня предостерегал. Правда, мне даже загар не нужен? Иней был прекрасен, он умирал от дыхания. Почему любовь тоже чаще всего умирает от дыхания?
Надо следить за зубами. И за желудком.
Ты и сам не так аккуратен.
Но я ведь не муж.
И ничего не обещаешь.
А что они могли тебе обещать, все эти твои мужья?
Весь мир.
Прости, не звучит.
Если хочешь, ключи от рая.
О ля-ля! Как это по-женски.
Погладь меня. Всей ладошкой. Я говорила тому секретному физику про тюрьму. Про тюрьму человеческого тела, из которой нам не вырваться при жизни. Смелее, Жан, я не умру под твоей рукой… Да, вот так… Он меня понимал… Войди язычком, войди, Жан, черт тебя побери, войди, будь смелее! Мммммммм… Вот так… Хотя бы на одну пятидесятую секунды… Как ужасно, что этот вход в тюрьму открыт всем, кого еще зажигает на живое… А я всегда остаюсь… Ммммммм… Ты кончишь и выйдешь, все кончают и выходят, а я остаюсь… Я медленно истощаюсь… Мое тело истощается… Ну давай, Жан, заполни меня всю… Видишь, как я сильно выгибаюсь навстречу… Все почему-то хотят этого…
Но не все получают.
Ммммммм… Хвастун… Я видела одну девчонку в той русской галерее… Она так смотрела, будто понимала что-то надмирное. Она вся была там, в будущем, в которое мы, наверное, не попадем, Жан… У нее чудесное круглое лицо, платиновый оттенок волос, она их красит, и темная родинка выше верхней губы… Наверное, носит смешные детские трусики с цветочками… И не бреет под мышками…
Как трогательно.
НЕТ ДОСТУПА
«…ресторан под куполом бизнес-центра.
Тридцать шестой этаж, центр города, музыка ниоткуда.
Конечно, физик Расти (Ростислав) Маленков не пришел. Впрочем, мадам Катрин на это и не рассчитывала. Пятизвёздочная сервировка, латте в изящном стакане, мои чёрные перчатки, узкая атласная юбка, тонкая сигарета. Вынашивая меня, мама тащилась от The Beatles, The Rolling Stones, Nazareth, Doors. Это у меня в крови. «Играла музыка в саду таким невыразимым горем, свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду». Это у меня тоже в крови. Салат-коктейль из морепродуктов и апельсинового желе. Терпеть не могу жадные взгляды. Лягушачьи лапки под сливочным соусом. Взгляды могут оставлять следы. Стерлядь с икорным соусом. «Мартель»… «Мондоро»… Жареная картошечка, это, может, и вкусно, но лучше я сама сделаю пюре, положу его в кондитерский мешок и суну в духовку на три минуты. Haute-couture – маленькие золотистые розочки… Много взглядов. Слишком много для полупустого ресторана… Грудь? Да, она у меня небольшая. Идеально ложится в мужскую ладонь. И маленькие сосочки, немного детские, строение такое. Мои друзья впадают прямо в щенячий восторг».
НЕТ ДОСТУПА
«…известных Родецких оказалось девять.
Это если верить энциклопедическим словарям.
Один был коллаборационистом, его приговорили к повешению французские партизаны-маки. Другой – американский финансист, этот за мошенничество получил три пожизненных срока. Третий Родецкий пытался пересечь Атлантику в обыкновенной парусной лодке, но тщетно. Еще один партизанил в Гомельской области, за что после войны получил от родного правительства десять лет лагерей. Как-то не складывалось у них. Например, Родецкий, который жил в Вашингтоне, изобрел вечный двигатель. И был застрелен охраной американского президента Рейгана, когда выехал навстречу правительственному кортежу на велосипеде с этим своим вечным двигателем поперек груди.
Все интересные динамичные люди.
Но все вызывали рвоту. Даже Снукер.
«У нас внутри воспринятым живет наружный образ, к вам запав – таится и душу на себя взглянуть зовет; и если им, взглянув, она пленится, то этот плен – любовь».
Конечно, мадам Катрин относилась к признаниям осторожно. Это Катька Лажовская, выбегая в морозный двор, совершенно искренне полагала, что Снукер не знал бранных слов, что это он подсказал Борисову-Мусатову бледных девушек, в критические дни прогуливающихся у водоема, а Петрову-Водкину ужасное «Купание красного коня», а Шагалу – всяких этих страхолюдных мужиков в улете.
В непрестанных мыслях о «художествах этой бывшей советской собаки» студентка Катька Лажовская познакомилась с итальянским профессором, приглашенным в университет. Имя Адриано звучало как намек. Оно звучало как базельские колокола. Правда, умные опытные девчонки предупреждали: «Ой, залетишь, Катька!»
ФАЙЛ ОБОРВАН
«…кто из мужей оставил вам титул баронессы? Мадам Катрин загадочно улыбалась.
Последний ее муж входил в пятерку крупнейших наркобаронов мира. Разумеется, об этом ни один газетчик не знал. До поры, до времени она сама об этом не знала. До знакомства с Карлом, до выхода своего романа, она снимала угол у одной пожилой угрюмой вегетарианки. Вегетарианка ненавидела все летающее. «Эти птицы так прожорливы. Они поедают жучков, мошек, всяких маленьких несчастных букашек и червячков, которые не умеют за себя постоять». – «Но птичкам нужно питаться». – «Пусть жрут ягодки, грибы, наконец». – «Подталкиваете бедняжек к псилоцибинам?»
Хозяйка оскорблено фыркала.
В ее квартире в каждом углу стояли мышеловки.
Тугая пружина, не причиняя вреда, прижимала маленькую воровку к стенке. Вегетарианка любовно извлекала неудачницу и отправляла на огромную открытую веранду, где стояло уже множество клеток. Когда хозяйка отсутствовала, мадам Катрин рисовала на нежных мышиных лапках шестизначные номера, а самой толстой выбрила предплечье и украсила его изящным тату – известным фашистским руническим знаком. Так сказать, возвела мышь в ранг. Понятно, кошки на веранду не допускались. «Хорошая кошка – мертвая кошка». Рано или поздно мадам Катрин, наверное, сожгла бы весь этот трогательный мышиный концлагерь, возможно, вместе с хозяйкой, но в один счастливый день господин барон Карл фон Баум, летящий в Цюрих из Боготы, нашел в самолете рекламный буклет, посвященный ее роману.