— Но ведь надо двигаться вперёд… — сказала я.
— Это точно! — ответила мама. Так же грустно, но с улыбкой на губах.
В конце августа я вернулась в общежитие. Как приехала, сразу написала маме письмо. Вот оно:
«Дорогая мамочка! Как дела? Эти летние каникулы были очень хорошие, правда? Я думаю, что ты правильно сделала, решив вернуться в Токио. В Токио все были очень добры к нам. Я хочу, чтобы у тебя началась новая жизнь. Ты у меня очень красивая, и, может быть, ты встретишь человека, которого полюбишь.
Я приеду к тебе на каникулы. Пусть у тебя всё будет хорошо. Твоя Соко.
P. S. Ты тоже — моё сокровище».
Вот я и перебралась в Токио.
Для чего я встаю по утрам, для чего я ем, для чего я хожу на работу? Как и раньше, я совершенно не знаю, для чего я всё это делаю. Я живу только ради того, чтобы увидеться с Ним ещё один раз. Может быть, за это меня осудит Соко, может быть, это расстроило бы Его, но больше мне ничего не нужно в этой жизни.
Я устроилась на работу администратором в ресторан классической японской кухни и в недорогое кафе, где готовят стейки (там я играю на фортепиано). Вернувшись в Токио, я была поражена, как дорого стоит снимать здесь квартиру.
Мне уже абсолютно всё равно, когда я умру. Честно.
По выходным я иногда захожу к родителям. Мне кажется, всё, что связано с их домом, всё, что там есть — не моё прошлое, а чьи-то чужие воспоминания. Например, воспоминания отца или мамы… Или воспоминания уже ушедшей из этой жизни, умершей меня самой.
Вечера я провожу за выпивкой. Для меня было просто чудо, что тот бар до сих пор работает. Тот бар, где мы с Ним пили «Сицилийский поцелуй». Всё, что нас связало, началось именно в том баре.
На пианино я теперь играю только на работе, и Рода Стюарта слушать больше не в состоянии. Все те вещи, которые помогали мне и оберегали меня раньше, здесь, в Токио, кажутся фальшивыми. Музыка перестала быть моей отдушиной, да и Соко уехала далеко, в свою жизнь.
Мне всё равно, когда я умру… Или правильнее было бы сказать, что мне даже хочется поскорее умереть…
В ресторане классической японской кухни, где я работаю, нужно надевать кимоно.
От маминых родителей часто приходят посылки с гостинцами. Они присылают книги, конфеты, фрукты…
Я продолжаю ходить в художественную студию, но помимо неё ещё записалась на факультатив ораторского искусства на английском языке. Самая красивая девушка из художественной студии учится во втором классе[50], её фамилия Синдо.
Если я звоню маме вечером, то никак не могу её застать. Если позвонить утром в выходной, она подходит к телефону, но голос у неё совершенно мёртвый.
— Мама? — сначала говорю я, потом она спрашивает: «Как дела?», потом я задаю ей тот же вопрос и слышу в ответ: «Всё в порядке», но у меня нет оснований ей верить.
— У нас в школе будет спортивный праздник. Придёшь поболеть? — спросила я на днях по телефону.
— Да… наверное…
Такой ответ был совершенно не похож на неё, и мне стало нестерпимо страшно.
Смерть всегда неприметно присутствует рядом с нами. Постоянно.
Каждый вечер, потягивая джин-тоник, я думаю о ней.
— Когда-нибудь, когда мы умрём, мы превратимся в воду…
Он часто говорил так. Это было после того, как мы занимались любовью. Страстно, но нежно. Так, что от любви готовы были растаять кости, даже кожа на наших телах таяла, не мешая нам проникать друг в друга.
— Вот так, обнявшись, мы превратимся в воду и потечем…
— Как одна река?
— Да, как одна река…
— Обнявшись?
— Да. Ничто нас не разъединит… Наши руки и ноги переплетутся… Как одна река…
Мне кажется, что это очень просто. Очень просто и очень правильно. И нет ничего, что дарило бы мне большее спокойствие.
Когда-нибудь, когда мы с Ним умрём…
Джин-тоник в стакане при слабом свете похож на ночную реку. На чистую и холодную реку, что течёт в глубь леса.
Когда-нибудь, когда мы с Ним умрём…
Когда дверь бара открылась, мне даже не нужно было оборачиваться.
Внутри бара полумрак, звучит приглушённая музыка, поэтому все звуки, шорохи — всё это совершенно исчезает.
Исчезают и гораздо более явственные признаки людей — их сила или телесная теплота…
Я поняла: это Он.
«Это пришёл он…» — с поразительным спокойствием подумала я. Так просто, как будто мы виделись вчера и договорились, где встретимся сегодня; будто отработали в разных местах день и, как и договаривались, пришли в условленное место.
Я не могла даже чётко сформулировать свои мысли… Что я чувствовала? Мне было трудно поверить или я всё-таки знала, что это случится?..
Он медленно подошёл ко мне, встал позади меня и тихонько коснулся правой рукой моей щеки.
— Как давно мы не виделись.
Это был тот тихий знакомый голос, по которому я так скучала.
Я слегка повернула голову направо. Я хотела вновь почувствовать кожей прикосновение Его пальцев, удостовериться, что это именно Он. Ощущения не оставляли сомнений. Это был Он! Я не решалась взглянуть на Его лицо.
— Не могу поверить! — шёпотом промолвила я. Я поняла, что чувствую сейчас именно это.
— Я тоже не могу поверить… — сказал Он. Мы оба заметили, что у нас дрожали голоса. Мы одновременно заметили, что голоса дрожали, и одновременно заметили, что заметили… Непонятно почему…
Казалось, чтобы найти слова, нам понадобится целый год… Чтобы успокоиться и заплакать — ещё год. Чтобы скрестить руки на шее и обнять друг друга — ещё целый год…
Но через мгновение, я заметила, что Он сидит рядом, а моя рука лежит на Его колене. Он накрыл своей горячей ладонью мою ладонь… Как раньше…
50
Второй класс старшей японской школы соответствует одиннадцатому классу российской школы.