— Я не форма! Я бог любви, — мальчик поднялся и гордо выставил босую ножку.
— Как ты тут оказался, маленький бог?
— Я? — мальчик развернулся и пошел по ноге Дианы, удерживая равновесие с помощью крыльев.
— Ты переспрашиваешь, чтобы выгадать время и придумать ложь?
— Нет, нет! Я просто боюсь сказать лишнее.
— Интересно. И что ты от меня скрываешь? — Диана приподнялась на локтях, чтобы лучше видеть маленького эквилибриста.
— Совсем чуть-чуть, — Амур плюхнулся на свою пятую точку и начал по-детски играться, хватая маленькими ручонками пальцы ее ног. — Мне можно говорить о том, как ты прекрасна.
— Какая грубая лесть.
— Юная принцесса не понимает, как восхитительна ее красота!
— Ах, ах, голова кружится от комплиментов, — съязвила Диана.
— Я говорю только о том, что вижу и слышу. Твой голосок — музыка.
— Из-за него меня называют мультяшкой.
— Ах, твой голосок! — восторженно сказал Амур. — В нем благозвучный трепет с придыханием, он льется, как нектар очарования, в нем дрожь застенчивых вибраций и переливы интонаций, то вкрадчиво манерных, непокорных, то обаятельно смешливых и задорных…
— Напрасно ломаешь поэтические стрелы, — упрямо насупилась она. — Мой голос обычный, а внешность невыразительная.
Карапуз комично нахмурился и шлепнул Диану по коленке:
— Глупышка! Твоя красота спрятана! Упс… — Амур испуганно закрыл свои пухлые губы маленькой ладошкой.
— Спрятана?! — встрепенулась девушка. — Значит, Дионис не врал мне? Он сказал, что мою красоту отняли, как шипастую розу у ребенка!
Плутоватые глаза-бусины малыша суетливо забегали и остановились на цветочном горшке:
— Смотри, твоя птичка улетела.
Глава 8. Ангажемент
В саду Магуайра перед фасадом главного здания Публичной Библиотеки Лос-Анджелеса царила сумрачная тишина. Все здесь застыло, едва Диана коснулась рубина, и теперь покорно ожидало разрешения возобновиться с того самого момента, на котором остановилось. Все, кроме фигур Диониса и Дианы.
Рука ее по-прежнему лежала в его ладони, но теперь словно была дана для поцелуя; неуверенность и смятение исчезли, линии спины, шеи и положение головы соединились в величавую осанку. Девушка осмотрелась в окружающем полумраке, слегка вскинула брови и остановила взгляд на мужчине, стоящем перед ней. Тот посмотрел на обездвиженную кошку и представился:
— Мое имя Дионис Парва, рад вашему появлению, Маргарет. Найти вас было чрезвычайно сложно.
— Я ни от кого не пряталась, — она вздернула подбородок и посмотрела на Диониса из-под ресниц. — Беседовала со знакомым поэтом и странным образом очутилась тут. Что это за фокусы? Отвечайте, я хочу знать!
— Сожалею, что отвлек королеву от важных дел. Мне пришлось призвать вас…
— Как джина из бутылки? — она нахмурилась. — Думаете, я стану исполнять ваши желания?
— О нет, все как раз наоборот! — поспешно возразил Дионис. — Желания ваши, а заботы по их исполнению мои.
— Кто вы? — настороженно поинтересовалась она.
— Тот, кто хотел, чтоб миг ночной не уходил, и свет дневной небесную не золотил границу, — продекламировал Парва.27
— Будь эти стихи вашими, а не Пьера де Ронсара, я бы подумала, что вы поэт, которому нужна муза.
— Терзания любви мне чужды, но я ваш искренний поклонник.
— И полагаете, что это дает вам право рассуждать в моем присутствии о любви?
— Разве на это нужно просить позволения?
— Если вы удостоены чести говорить с королевой, то, несомненно, это так, — назидательно заметила она. — Или вы не верите тому, что сказали сами?
— Вовсе нет, я…
— Значит, вы назвали меня королевой из желания польстить?
— Помилуйте, разве…
— К сожалению, ощущать себя королевой и быть ею это не одно и то же, — заметила она с оттенком горечи, едва уловимой, как аромат выветрившихся духов.
— Мне жаль, что…
— Оставьте ваши жалкие попытки оправдаться, я на вас не сержусь. Почти. Или, скорее, не буду сердиться, если потрудитесь объяснить, что тут происходит?
— Вы коснулись рубина, Маргарет. Точнее, сначала не вы…
— Рубина?! — она отняла руку, но, увидев роскошные переливы, коснулась самоцвета снова и завороженно прошептала: — Ах, какой чудесный камень!
— Не более чудесный, чем вы сами. Минуту назад передо мной стояла скромница, но вы совершенно другая и…
— Застенчивость — это вуаль страха, у меня его нет, — отвлеченно сказала она, не сводя глаз с самоцвета, — и вы правы, я другая. Всегда буду другая, с кем бы вам ни вздумалось меня сравнивать. Но с чего вы взяли, что я нескромная?