Фанфары проводили двенадцатую платформу. Пошла тринадцатая.
Статуя Филиппа сидела на троне с орлом на спинке и с леопардами-подлокотниками, придавив ногами крылатого быка в персидской тиаре и с человечьим лицом. Скульптор сделал царя постройнее нынешнего, и без шрамов, и лет на десять моложе, — но в остальном он был, как живой; казалось, вот-вот зашевелится.
Раздались приветственные крики — но как-то нестройно, не дружно. Слышалось в них чье-то молчание, как холодную струю ощущаешь в теплом море. Один старик, селянин, бормотнул другому:
— Надо было б его поменьше сделать, а?
Оба с опаской посмотрели вслед богам и осенили себя древним знаком, отводящим беду.
Следом двинулась македонская знать, вожди; Александрос Линкестид и все остальные. Видно было, что даже люди из самых дальних гор одеты в хорошую тканую шерсть с отделкой по кайме, и золотая брошь у каждого… Старики вспоминали прежние времена, когда ходили в овчинах, и даже булавка бронзовая роскошью была, — вспоминали и щелкали языками, дивясь как быстро всё изменилось.
Звонкие флейты грянули дорийский марш — пошел первый отряд царской гвардии, с Павсанием во главе. Гвардейцы щеголяли в парадных доспехах, улыбаясь друзьям в толпе. Сегодня праздник; никто не требует суровости, как на учениях… Только Павсаний смотрел прямо перед собой, на высокий портал театра.
Затрубили старинные рога, раздались крики «Да здравствует царь!..» — теперь двинулся вперед сам Филипп. Белый конь, пурпурная мантия, золотой оливковый венец… Его зять и сын — по обе стороны, отстав на полкорпуса.
Из толпы размашисто показывали фаллические знаки на счастье жениху; пожелания выкрикивали, чтобы деток побольше, здоровеньких… Но возле арки ожидала компания молодежи — те дружно завопили: «Александр!..»
Он улыбнулся и посмотрел на них, с любовью. Много лет спустя, уже генералами и сатрапами, они будут хвастаться этим мигом — а их слушатели молча завидовать.
Замыкал шествие второй отряд стражи. А потом, после всех, пошли жертвы; по одной для каждого бога; первым — белый бык, с гирляндой на шее и с золотой фольгой на рогах.
Из сиянья зари проклюнулось солнце — и всё засверкало. Море, и роса на траве, и хрустальные паутинки на желтом ракитнике; драгоценные камни, позолота, полированная бронза…
Боги въехали в театр. Через высокий портал — и к оркестре. И встали по кругу, каждый возле своего алтаря. Их быстро подняли, установили на постаменты… Тринадцатое божество алтаря своего не имело, но ему здесь принадлежало всё, — его поставили в середине.
Снаружи на дороге, царь подал знак — Павсаний гаркнул команду — передовой отряд царской стражи четко разошелся в стороны, развернулся и примкнул к арьергарду, позади царя.
До театра еще несколько сот шагов. Вожди, оглянувшись, увидели, что гвардия отходит. Похоже, на этот участок пути царь доверяется им?.. Польщенные этой милостью, они расступились, чтобы дать ему место в своих рядах.
Павсаний, не замеченный никем, кроме своих людей, — а те решили, что это их не касается, — Павсаний зашагал к порталу.
Филипп увидел, что вожди его ждут; подъехал к ним, оставив стражу позади, и улыбнулся:
— Идите, друзья мои. Заходите. Я после вас.
Они двинулись вперед. Только один старик не тронулся с места; и спросил с македонской прямотой:
— Без охраны, царь? В этой толпе?
Филипп наклонился и похлопал его по плечу. Он с самого начала надеялся, что кто-нибудь спросит такое, и заранее приготовил ответ:
— Меня мой народ охраняет, этого достаточно. И пусть все иноземцы это видят. Спасибо тебе за заботу, Арей, но ты иди.
Вожди ушли вперед, он придержал коня и снова оказался между женихом и Александром. Из толпы со всех сторон радостные приветствия; и впереди, в театре, тоже друзья… Он широко улыбался; он давно мечтал о таком дне, когда его признают все. Царь, избранный народом! А эти южане смеют называть его тираном — так пусть убедятся!.. Пусть-ка посмотрят, нужен ли ему квадрат копейщиков вокруг, каким окружают себя тираны?.. И пусть Демосфену расскажут. Демосфену!
Он натянул поводья и поманил. Двое слуг подошли к обоим Александрам и встали, готовые принять их коней.
— Теперь вы, сынки.
Александр, смотревший, как вожди входят в театр, быстро оглянулся на отца:
— Разве мы не с тобой?
— Нет, — твердо ответил Филипп. — Неужто вам не сказали? Я иду один.
Жених смотрел в сторону, чтобы скрыть замешательство. Кому идти первым? Неужто им сейчас это выяснять, перед всем народом? Последний из вождей уже входил в портал. Не мог он теперь пойти, один.
А Александр смотрел на дорогу впереди. Освещенную ярким солнцем, широкую, истоптанную, с колеями колес и отпечатками копыт… И такая она пустая — прямо звенит пустотой! Но в конце ее, в треугольнике тени от портала, светятся доспехи и красная полоска плаща. Раз Павсаний там — ему, наверно, приказано так…
Быкоглав насторожился, повел агатовым глазом… Александр тронул его шею пальцем — он замер, будто бронзовый… Жених нервничал. Чего это племянничек время тянет? Бывают моменты, когда начинаешь верить слухам. И глаза у него какие-то странные… Вспомнился тот день в Додоне: резкий ветер, сугробы, овчинная накидка на нем…
— Слазь с коня! — нетерпеливо напомнил Филипп. — Зять тебя ждет.
Александр снова глянул в темный проем портала — потом тронул коленом, придвинул Быкоглава поближе и напряженно посмотрел в глаза Филиппу. Сказал совсем тихо:
— Слишком далеко дотуда. Лучше, если я пойду с тобой.
Филипп поднял брови под золотым венцом. А-а, теперь ясно, чего парень добивается. Ну уж нет, он еще не заслужил, нечего навязываться!..
— Что лучше — это мне решать, — резко сказал он. — Это моё дело. Понятно?
Александр не отводил взгляда, глаза потемнели. Филипп почувствовал себя оскорбленными: никто не смеет так смотреть на царя.
— Слишком далеко… — Высокий чистый голос был ровен, вроде даже бесстрастен. — Позволь мне пойти с тобой. Я за твою жизнь свою отдам, клянусь Гераклом!
В толпе начали переговариваться удивленно. Люди поняли: что-то ненормальное происходит, этого никто не планировал. Филипп хоть и разозлился, но за лицом своим следил. Понизив голос, сказал со злостью:
— Хватит! Мы в театр идем не трагедию разыгрывать. Будешь мне нужен — позову. А теперь, будь любезен, выполняй приказ.
Глаза Александра потухли. Не было в них больше ни заботы, ни просьбы — ничего не было. Осталось чистое серое стекло.
— Слушаюсь, государь.
Он спешился. Александрос с облегчением последовал за ним.
Павсаний отсалютовал, когда шли мимо; Александр ответил мимоходом, продолжая разговаривать с тёзкой. Они поднялись по рампе на сцену, ответили на рукоплескания и заняли свои места.
А на площади Филипп тронул поводья; и хорошо обученный конь пошел парадным шагом, не обращая внимания на шум. Люди поняли, что задумал царь, восхитились — и теперь старались, чтобы он это услышал. Злость его прошла; появились даже приятные мысли. Если бы мальчик выбрал более подходящий момент…
Он ехал, отвечая на приветственные клики. Конечно, хорошо было бы здесь пешком пройти, но эта проклятая хромота достоинства лишает… Но вот театр уже рядом; он уже видел внутри оркестру с богами по кругу… Там в его честь заиграли встречный туш…
Из каменного проема шагнул навстречу солдат, помочь ему спешиться и забрать коня. Павсаний!.. Вот так сюрприз!.. Наверно, ради такого дня решил взять на себя обязанности пажа. Как давно… А ведь это знак примирения; наконец-то он готов простить и забыть. Славно! В былые дни уж я бы одарил его за такое!..
Филипп неуклюже соскользнул с коня, улыбнулся и заговорил… Павсаний схватил его за локоть, левой рукой, глаза их встретились. Правую из-под плаща Павсаний выдернул так быстро, что Филипп не успел увидеть кинжала; только в глазах увидел.
А стража увидела издали, что царь упал, и Павсаний склонился над ним. Наверно, хромая нога подвела, — подумали люди, — а Павсаний подхватить не успел… Вдруг Павсаний выпрямился — и побежал.