Демосфен сказал резко:
– А теперь говори-ка правду, не вздумай лгать. Зачем тебе нужен Эсхин? Давай, говори всё. Я уже достаточно много знаю.
Наверно, пауза получилась слишком долгой: мальчишка успел собраться и смотрел теперь без тени смущения, даже дерзко.
– Вряд ли ты что-нибудь знаешь, – сказал он.
– Ты пришел к Эсхину. С чем ты пришел? Давай, рассказывай! И не смей лгать!
– Чего ради я стал бы лгать? Я тебя не боюсь.
– Это мы посмотрим. Так чего ты от него хочешь?
– Ничего. И от тебя тоже.
– Ах ты, мерзавец бесстыжий! Не иначе, хозяин тебя балует и портит…
Он продолжил эту тему, пользуясь случаем, чтобы добиться чего-нибудь для себя, – и похоже, мальчик понял; если не слова по-гречески, то, во всяком случае, его намерения.
– Прощай, – сказал он коротко.
Это не годилось.
– Подожди! Не убегай, пока я не закончил свою речь. Кому ты служишь?
Невозмутимо, с легкой улыбкой, мальчик посмотрел на него и ответил:
– Александру.
Демосфен нахмурился. Похоже, среди македонцев из хороших семей Александром зовут каждого третьего. А мальчик тем временем помолчал задумчиво и добавил:
– И богам.
– Ты зря транжиришь моё время, – воскликнул Демосфен, вновь охваченный своими чувствами. – Не смей уходить. Иди сюда!..
Мальчик уже отворачивался – он схватил его за кисть. Тот отодвинулся на всю длину руки, но вырваться не пытался. Только смотрел. Глубоко посаженные глаза сначала расширились, а потом, казалось, посветлели из-за сузившихся зрачков. Он сказал очень медленно, на очень правильном греческом:
– Забери с меня свою руку. Иначе ты скоро умрёшь. Это я тебе говорю.
Демосфен отпустил. Ужасный мальчишка, от него страшно становится! Ясно, что это фаворит какого-нибудь очень влиятельного вельможи. Угрозы его, разумеется, мало что стоят, но это Македония… Мальчишка был свободен, но не уходил, задумчиво разглядывая его. И у него в животе зашевелилось что-то холодное. Вспомнились засады, яды, ножи из-за угла в спину… К горлу подступила тошнота, и по спине поползли мурашки. А мальчишка стоял неподвижно и глядел на него из-под копны спутанных волос. Потом отвернулся, перепрыгнул через низкую стену – и исчез.
Голос Эсхина из окна то гудел в самом низком регистре, то возносился – ради эффекта – тончайшим фальцетом. Подозрение, только подозрение! Ничего такого, что можно было бы пришпилить к обвинительному акту. А болезнь из горла добралась уже и до носа… Демосфен отчаянно чихнул. Просто необходимо выпить горячего отвара, даже если его приготовит какой-нибудь здешний невежда. Сколько раз говорил он в своих речах о Македонии, что в этой стране никогда ещё не удавалось приобрести ничего хорошего, даже порядочного раба.
Через окно вливается полуденное солнце, согревая комнату и украшая пол кружевом теней от распускающихся листьев. Олимпия на своём позолоченном кресле с резными розами, под локтем у неё кипарисовый столик, а сын сидит на низком табурете возле её колен. Зубы у него сжаты, но время от времени сквозь них прорывается едва слышный стон нестерпимой боли: она расчёсывает ему волосы.
– Самый последний узелок, дорогой мой.
– А ты не можешь его отрезать?
– Чтобы ты обгрызанным стал?.. Ты хочешь выглядеть, словно раб?.. Если бы я за тобой не следила, ты бы уже завшивел, честное слово. Ну всё. Закончили. Поцелую тебя за то, как замечательно ты держался, и можешь есть свои финики. Только платье моё не трогай, пока у тебя руки липкие. Дорис, дай щипцы.
– Они ещё слишком горячие, госпожа. Ещё шипят.
– Мама, не надо мне волосы завивать! Никто из мальчиков так не ходит…
– Ну а тебе-то что? Ты должен вести других, а не следовать за другими. Разве тебе не хочется быть красивым для меня?
– Возьми, госпожа. Теперь уже не обожгут.
– Замечательно. Ну, теперь не вертись, а то ошпарю. Я это делаю лучше цирюльников, правда? Никто не догадается, что кудри не настоящие.
– Но они ж меня видят каждый день! Все, кроме…
– Сиди спокойно. Что ты сказал?
– Ничего. Я думал про послов. Ты знаешь, я наверно всё-таки надену украшения. Ты была права, перед афинянами надо одеться по-настоящему.
– Конечно! Мы сейчас что-нибудь подберём. И одежду подходящую.
– И потом, у отца ведь тоже будут украшения.
– О, да! Но ты их носишь лучше.
– Я только что Аристодема встретил. Он сказал, я так вырос, что он едва меня узнал.