Дальше все шло легко, пока он не добрался до маленького дворика, от которого поднималась лестница к царской опочивальне.
Ступени вели вверх между стенами, расписанными изображениями деревьев и птиц. Наверху лестница заканчивалась небольшой площадкой, на которую выходила полированная дверь; дверная ручка представляла собой огромное кольцо в пасти льва. Мраморные ступени почти не стерлись. До правления царя Архелая здесь была всего лишь маленькая гавань в лагуне у Пеллы. Теперь вырос город с храмами и большими домами; на отлогом холме Архелай выстроил свой знаменитый дворец, удививший всю Грецию. Он был слишком известен, чтобы в нем что-либо менять; сплошная роскошь, но образца пятидесятилетней давности. Зевксис потратил годы на роспись стен.
У подножия лестницы стоял второй страж, царский телохранитель. Сегодня это был Эгис. Он стоял спокойно, опираясь на копье. Ребенок, украдкой выглянув из полумрака коридора, подался назад, наблюдая, выжидая.
Эгису, сыну управляющего царскими землями, было около двадцати. Сейчас, в парадных доспехах, он дожидался царя. На шлеме колыхался гребень из красных и белых конских волос, на свободно вращающихся нащечниках вычеканены львы. На щите искусно нарисован бегущий вепрь. Щит висел у Эгиса на плече; юноша не снимет его до тех пор, пока царь не окажется в полной безопасности в своей постели, да и тогда будет держать под рукой. В правой руке он сжимал семифутовое копье.
Ребенок с восторгом смотрел на него, чувствуя, как под плащом мягко шевелится и изгибается змея. Он хорошо знал Эгиса, и ему хотелось с гиканьем выскочить из своего укрытия, заставив того поднять щит и выставить копье. Потом воин вскинет его себе на плечи, и он коснется высокого гребня шлема.
Но Эгис на посту. И именно он осторожно постучит в дверь и передаст Главка одной из женщин, ему же самому останется только вернуться к Ланике, в свою постель. Ребенок и раньше пытался войти в комнату матери ночью, хотя никогда не делал этого в столь поздний час; ему всегда говорили, что это дозволено только царю.
Пока он стоял на мозаичном, в черную и белую клетку, полу коридора, его ноги заныли, он весь продрог. Эгис был поставлен наблюдать за лестницей, и только. Этот пост был особенным.
Ребенок уже решил показаться, переговорить с Эгисом и, вручив ему Главка, вернуться к себе. Но движение скользнувшей по груди змеи напомнило ему, что он собирался повидать мать. И значит, это нужно было сделать.
Если сосредоточиться мыслями на том, чего хочешь, удобный случай представится сам. К тому же и Главк обладал магической силой. Ребенок похлопал его по вытянувшейся шее, беззвучно повторяя: «Агатодемон, Сабазий-Загрей,[2] отошли его прочь, прочь, прочь». Он добавил заклинание, которым, он слышал, пользовалась его мать. Хотя он и не знал, для чего оно, собственно, предназначено, попытаться стоило.
Эгис повернул от лестницы в коридор напротив. Там, совсем рядом, стоял мраморный лев, приподнявшийся на задних лапах. Эгис прислонил ко льву щит и копье и зашел за его спину. По местным меркам совершенно трезвый, он выпил перед тем, как заступить на пост, слишком много, чтобы терпеть до смены. Все часовые удалялись за льва. До утра рабы подтирали лужи.
Уже в ту минуту, когда он, еще не отложив оружия, сделал первый шаг, ребенок понял, что это означает, и кинулся вперед. Бесшумно взлетел он по холодным гладким ступеням. Его всегда забавляла легкость, с которой он мог обогнать или поймать своих ровесников. Непонятно было, старались ли они вообще убежать.
Эгис и стоя за львом не забыл о своих обязанностях. Когда залаяла сторожевая собака, его голова сразу же появилась из-за скульптуры. Но лай доносился с другой стороны и вскоре прервался. Эгис одернул одежду и подобрал оружие. Лестница была пуста.
Ребенок бесшумно притворил за собой тяжелую дверь и потянулся к щеколде. Хорошо отполированная и смазанная, она закрылась без звука. Сделав это, мальчик повернулся и вошел в комнату.
Единственная лампа горела на высокой подставке из сияющей бронзы; подставка была обвита позолоченной виноградной лозой, и ножки ее в форме оленьих копыт тоже были вызолочены. В комнате было тепло, и вся она дышала таинственной жизнью, которая пронизывала тяжелые занавеси из синей шерсти, с шитьем по краям, нарисованных на стенах людей и даже само пламя лампы. Голоса мужчин, отрезанные массивной дверью, доносились сюда лишь как неясное бормотание.
Было душно от ароматов масла для притираний, ладана и мускуса, от смолистого запаха сгоревшей в бронзовой жаровне сосны, от красок и мазей в афинских склянках, от запаха тела и волос его матери и еще чего-то едкого, что она сожгла, когда занималась магией. Сама царица лежала на кровати, ножки которой, инкрустированные слоновой костью и панцирем черепахи, заканчивались в форме львиных лап; ее волосы рассыпались по вышитой льняной подушке. Никогда прежде он не видел царицу погруженной в столь глубокий сон.
2
Александр соединил в заклинании два орфических божества: сына Зевса и Персефоны Загрея (Zagreus), растерзанного титанами, и фригийско-фракийского Сабазия (Sabazeus), священным животным которого была змея.