Четыре обученных и уже успевших повоевать легионов готовы по его приказу сражаться с кем угодно. Вот только на юг их направить Септимус не решался. Протекторат над греческими городами раздражал тарентийцев. После того как римский гарнизон остался в Фурии, только луканы сдерживали республику от войны с Римом. По этой причине Септимус до сих пор и не расправился с луканами. Он мечтал о плодородных землях долины Пада и этот визит отцов Этрурии должен закончиться небывалой военной компанией: слишком много золота хотят галлы, слишком долго Этрурия платит им за мир.
Траниты (гребцы верхней палубы) флагманского корабля убрали весла, кормчий умело вел корабль к пристани. Септимус сошел на берег, пропустив на причал швартовщиков. На корабле запела дудка, с кормы в воду полетели якоря, а на причал канаты. Швартовщики пропустили канаты под балку над опорами пирса, дружно потянули. Трирема качнулась и ударилась бортом о причал. Кое-кто из швартовщиков полетел в воду, не обращая на барахтающихся в воде товарищей, удержавшиеся на ногах, сноровисто привязывали корабль к пирсу.
— Я вижу отца! — Услышал Септимус за спиной. Мастама младший — легат Первого Римского сбросил на руку пурпурный плащ. Золоченый панцирь и шлем засияли на солнце. На миг Септимусу показалось, что сам Юпитер сошел на бренную землю. Конечно, Септимус тоже увидел Мастаму старшего осторожно ступившего на шаткие сходни, но внимание консула привлекла высокая женщина с ребенком на руках, идущая за сенатором.
— Ты видишь ее? Прямо за твоим отцом?
— Да. Это Спуриния. — Равнодушно ответил Мариус.
— Жена Алексиуса!
— Его вдова.
«О Боги! Как она красива!», — Прошептал Септимус и пошел за Мариусом, бросившимся почти бегом на причал, встречать отца.
Сенатор обнял сына. На мгновение в его глазах появилась гордость. Подбородок взлетел вверх так, что складки под ним почти разгладились.
— Аве Консул! — Прокричал Септимус. Мастама услышал его приветствие. Бросил в ответ:
— Аве, — потом, устыдившись, должно быть, испытывая к Септимусу благодарность за сына, повторился, но уже громче, — Аве Консул!
Они обнялись без неприязни, почти как старые друзья, хоть и увиделись впервые.
Спустя пару часов, прибывшие на кораблях сенаторы Этрурии, их жены и дети, компаньоны и рабы, в паланкинах, пешком и за редким исключением верхом покинули шумную Остию. Гости и сопровождающие их, растянувшись разноцветной змеей на целую милю, двигаясь по дороге в Рим.
Септимус верхом ехал за паланкином Спуринии, размышляя о том, как вовремя он спровадил Фелицию к тестю и что стоит пригласить сенатора Мастаму в свой дом. Приняв решение, он догнал Мариуса.
— Наверное, ты намерен пригласить отца в свой дом? — Пытаясь не выдать волнения, спросил Септимус.
— Конечно! Мой дом больше и богаче, чем у отца. Хочу похвастаться. Он будет рад.
— А ты пригласи его на ужин, как ни будь. Дело в том, что нам с твоим отцом есть, что обсудить в спокойной обстановке, наедине. Пусть он поживет у меня. Что скажешь? — Мастама младший задумался, потом кивнул, соглашаясь:
— Пусть будет по-твоему, раз надо. Снова война?
Добившись нужного ответа, Септимус не стал отвечать. Хлопнув друга по плечу, он ускакал вперед к паланкину сенатора, радуясь, что теперь сможет видеть Спуринию когда захочет.
От пыли, поднявшейся под копытами лошади, сенатор чихнул, но эта мелочь не испортила ему настроения. Сенатор Мастама улыбнулся Септимусу. Тот все больше раздражаясь, осаживал жеребца так не кстати проявившего норов.
Мастама приказал рабам остановиться и высокий экв взяв под уздцы лошадь консула, помог Септимусу спешиться.
Рабы подняли паланкин, движение возобновилось. Септимус шел рядом, ведя коня на поводу и все не решался завести разговор.
— Море было не спокойным. Никогда больше никуда не поплыву! — Пожаловался Мастама и рассмеялся, — Но все же я рад, что увижу Рим. Как там сейчас?
— О-о! Я не хотел бы ничего плохого сказать о других городах Этрурии, но наш Рим просто великолепен. Вы сами должны увидеть все то, о чем я мог бы рассказать, — ответил Септимус. — Мы войдем в Рим к ночи, и я с радостью приму Вас в своем доме. А вот с утра…