— Так отец. Три легиона сегодня — это гораздо больше, чем когда мы решились «попросить» сенат о справедливости.
— Я слышал, что твои друзья по контубернию нынче тоже неплохо устроены?
— Да, отец. Руфус, как и я, легат. Мамерк командует умбрийцами. Нумерий — трибун у Руфуса…
— Достаточно, я знаю об этом. Кем бы сейчас был Септимус Помпа, не будь у него таких друзей? Помни об этом. Сейчас наш консул будет очень занят, — Тит Мастама улыбнулся, будто замыслил что-то, но рассказывать об этом не собирается, — А ты обязательно навести своих друзей, угости вином, поговори о том и сем.
— Конечно, отец. Помнишь, ты говорил: «Друзья как тень. В солнечную погоду не отвяжешься, а в дождливую — не дозовешься», — это неправильные друзья. Мы друг друга в беде не бросим. — Тит Мастама нахмурился, но тут же снова улыбнулся.
— Это хорошо, когда есть такие друзья. Когда-нибудь ты поймешь, что даже такие друзья со временем и от обстоятельств меняются.
Народ Рима спешил занять места в Циркус Максимус, строящемуся в долине между холмами Палатин и Авентин. Собственно строились пока белокаменные ворота, а лавки для зрителей, карцеры (лат. сarceres-клетки для старта квадриг) и меты (лат. missus-приспособление для учета туров) еще пахли деревом и краской. По весне на арене жители Рима и этом году сажали огороды.
Олимпийской славы жаждали все. Особенно цари и императоры, полководцы и стратеги, вожди и тираны. На главные состязания эллинов они спешили не затем, чтобы бегать по стадиону или вступать в кулачную схватку. К всеобщему восхищению их вела дорожка ипподрома.
Септимус Помпа впервые увидел гонки квадриг в Таренте, после чего идея проведения подобных состязаний и в Риме овладела им. Часами он слушал рассказы Мариуса Мастамы о гонках на квадригах, что устраивались в Этрурии, и на Олимпийских играх в Греции.
Склонившись к уху Спуринии, что бы не перекрикивать шумящую арену, он рассказывал все, что узнал о гонках сам: «У Архидама была и дочь, по имени Киниска, которая с величайшей страстью предавалась олимпийским состязаниям, и первая из женщин содержала с этой целью лошадей и первая из них одержала победу на Олимпийских играх. После Киниски и другие женщины, особенно из Спарты, добивались побед в Олимпии, но никто не заслужил из них такой славы своими победами, как она».
Спуриния внимательно слушала, аромат розы от ее волос кружил консулу голову. Протрубила буцина, по арене погнали разукрашенный скот. Затем рабы внесли алтарь, и началась служба во славу Конса, а Септимус, словно испив из источника вдохновения, самозабвенно излагал о македонских царях, чьи квадриги на протяжении последних десятилетий неизменно побеждали на всех состязаниях.
Желая произвести впечатление на прекрасную Спуринию, он похвастался, что для участия в Консуалиях приобрел возницу и лучшую четверку лошадей именно в Македонии.
Когда квадриги заняли места на старте, Септимус увидел блеск позолоты на доспехах одного из участников. «Мариус! Почему он ничего мне сказал? Зачем ему это?», — Септимус глотнул вина. Спуриния почувствовав его озабоченность, спросила:
— Что вдруг встревожило тебя? — Внимание женщины согрело сердце Септимуса. Он решил проявить благородство.
— Мой друг Мастама решил управлять квадригой сам!
— О! Это опасно? Ты рассказывал, как много возниц гибнет на этих состязаниях!
— Именно так, прекрасная Спуриния! Мариусу придется состязаться с лучшими возницами юга. На Консуали в Рим приехали и сицилийцы и калабрийцы. Правда, сицилийцы, на мой взгляд — лучшие. Они побеждали даже на Олимпийских играх еще со времен Гелона. Я думал, что буду сражаться за победу с возницей уважаемого Амилькара, а теперь беспокоюсь о друге.
— Я помолюсь за него, — пообещала Спуриния, а Септимус уже и не знал радоваться ему или продолжать негодовать от столь вероломного поступка Мариуса.
Ипподром взорвался воплями — народ требовал старта. Септимус поднялся с лавки, ипподром погрузился в тишину. На какое то мгновение стал слышен лошадиный храп. Стоило Септимусу уронить платок (mappa), как буря голосов и рукоплесканий накрыла долину.
Когда несколько колесниц, запряженных четверками коней, сделали очередной поворот вокруг расположенного по центру ипподрома ограждения, именуемого «спиной», гул голосов стал похож на грохот гигантского прибоя. Зрители скрежетали зубами, вскакивали с мест, запрыгивали на скамьи, а соседи сталкивали их оттуда, поскольку те закрывали обзор.