— Тарент?
— Влиятельный город. Два года назад Тарент помог эпирскому Пирру захватить Керкиру и теперь вполне может рассчитывать на помощь Эпира. А Пирр хорошо укрепился в Македонии и сейчас располагает прекрасной армией, солдаты которой выиграли не одно сражение. Септимус разбив компанцев, расширил южные границы Этрурии до лукан. На том бы мог и остановиться. Ведь греки с луканами в давней вражде. Так нет же! Фурии попросили защиты то ли от лукан, то ли от Тарента, и Септимус оставил там две манипулы. Теперь луканы с севера прижаты Этрурией, с юга им угрожают Фурии, а с запада, усилившимся союзом Эпира с Тарентом. И в такой момент сеноны потребовали больше золота!
— Помпа свернул южную компанию и разбил отважного Артогена. Гордец так и не решился обратиться ко мне за помощью.
— Прости меня, но этому обстоятельству я искренне рад.
— Бойи успокоятся и разойдутся по домам. Я уведу инсубров и перезимую в Мельпуме. Септимус поведет легионы на юг, может быть, покорит лукан и затеет войну с Тарентом. И тогда Этрурию можно будет взять «голыми» руками. — Мариус Мастама нахмурился. Не по душе ему пришлись мои выводы.
— Если ты хочешь золото, я готов отправиться в Этрурию и договориться с отцом. Что делать галлам в Этрурии? — На лбу Мариуса капельками выступил пот, он ждал моего решения, будто от него зависела его жизнь. Что ответить ему? Рассказать о пирровой победе? Этрурия — не Рим. То, чего Рим достигал в истории моего мира десятилетиями, наращивая мускулы, Септимус добился за три года. Шансы победить Пирра у него ничтожны. Пирру помогут и луканы и самниты, возможно, вспыхнет восстание в кампании, ну и естественно Тарент в сторонке стоять не будет. Если царь Эпира разобъет Септимуса, то война рано или поздно дойдет и сюда.
— Не ты ли мне напоминал о том, что я центурион и Нобель Этрурии? — Искренне улыбаюсь в надежде, что Мариус расслабится.
— Напоминал. Значит ли это, что ты не поведешь своих галлов в Этрурию?
— Я не поведу. Но возможно ты сам когда-нибудь попросишь меня об этом.
— Клянусь Юпитером, как могу я просить тебя об этом?
«Пути господни неисповедимы», — думаю, а сам беру в руки венец и показываю Мариусу надпись.
— Дождемся весны.
Глава 22
Когда декурион Агрипа узнал, что Мариус Мастама остается при бренне инсубров, а ему тут же велено покинуть Мутину и немедленно отправится в Арреций с посланием к Септимусу Помпе, как сверкали его глаза, как раздувались крылья большого носа. Вудель так ярко изобразил гнев декуриона, что мы с Мариусом хохотали до слез.
В письме же я написал следующее:
Приветствую консула Этурии Септимуса. Рад твоим успехам. Сожалею, что так поздно узнал о твоих победах. Инсубры и бойи не станут беспокоить Этрурию, хоть и не просто мне дался этот мир. Впрочем, цена у него есть. Я беру Фельсину и жду от тебя половину того, что отнял ты у сенонов. Невелика цена для того, кому дорог Рим и его южные рубежи. Берегись Тарента.
Благодарен тебе за опеку над женой и сыном.
Мариуса Мастаму оставляю при себе, дабы мог ты после, от него услышать обо всем, что он увидит на моих землях.
Алексиус Спуринна Луциус, бренн инсубров Алатал.
Не то, что бы мне нужны были разграбленные Септимусом Фельсина и Атрия, да и по правде сказать, города эти построены были предками тусков, взяв их под свое покровительство, я смог бы успокоить бойев. А вот заставить Септимуса поделиться награбленным — это вопрос принципиальный: с одной стороны будет на что верфь в Генуе заложить, с другой, если Септимус добровольно расстанется с золотом, значит, пока войны между нами не будет.
С одной лишь своей дружиной я выступил на Фельсину, чем успокоил и Хундилу и его друидов.
Мариус, увидев моих всадников, дар речи потерял. Я, скрывая улыбку, наблюдал за ним, прекрасно понимая какое впечатление производят со стороны рыцари, сидящие на рослых лошадях, лишь немногие из которых имели только налобники. По большей мере всадники, постигшие достоинства тяжелых доспехов в бою, проявили изобретательность для защиты своих скакунов. Внимательный глаз рассмотрел бы и попоны с нашитыми на них металлическими пластинами и подобие кольчуг, надетыми на лошадей через голову.
Каждый тримарцисий имел свой знак, чаще лена, лишь немногие — родовой, но множество цветных полотнищ над колонной привносили в движение кавалерии торжественность.
Пехота шла налегке, погрузив кольчуги, щиты и копья на телеги. Вскоре и всадники, накрасовавшись друг перед другом, встали, что бы разгрузить лошадей и себя. И уже бездоспешными, разъездами поскакали к Фельсине.