— Моя жена, Гвенвил, — представляю ее Мариусу. Легат понятное дело краснеет, бледнеет, не иначе как от вида неземной красоты. Его ноги топчут доски пола, но Мариусу все не удается стать в подобающую моменту позу. Приложив руку к сердцу, он просто называет свое имя:
— Мариус Мастама.
— Не скромничай. Позволь тебе представить нашего друга, — обращаюсь к Гвеннвил, — она беззастенчиво смотрит на этрусского офицера, смущая его, — Легат Мариус Мастама, сын председателя Сената и Консула Этрурии. — Гвенвил снова легким поклоном головы приветствует гостя и тут же с надеждой спрашивает:
— Надолго?
— На всю зиму! Давай отпразднуем мое возвращение. — Гвенвил ни слова не говоря, отнимает от моей груди дочь и спустя минуту цитадель наполняется криками и суетой.
— Вот такая она у меня, моя жена! — Пытаюсь хлопком по плечу вывести Мариуса из «анабиоза».
— Она прекрасна, — отвечает Мариус и с интересом осматривается.
Афросиб еще не закончил строительство замка, но в цитадели, куда я перебрался еще год назад, все было сделано если не по последней моде, то с учетом всех моих пожеланий. Тут было на что посмотреть: трехэтажная каменная башня, отделанная внутри теракотовыми плитами, и деревом с массивными балками перекрытий под потолком уж очень сильно отличалась от этрусских построек.
В Мельпум мы вошли с рассветом, когда город еще спал. Дружину я распустил на зимовку, взяв с собой только ближников — компаньонов и сотню тяжелой пехоты для службы в городской страже на зиму.
Легионы Мариуса остановились в оппидуме Илийя в полудневном переходе от Мельпума. Опидум для своего сына поставил Алаш, но земли вокруг пока не обрабатывались. Илий с отцом до сих пор не решились вырубить дубовые рощи вокруг. И все спорили: Алаш хотел сохранить рощи для прокорма свиней, а Илий, успевший блеснуть на турнирах, стремился укрепить свой авторитет в окружении бренна и опасался прослыть «свинопасом».
Договориться с Мариусом о привлечении легионеров и пленников-иллирийцев к дорожным работам вопреки моим опасения удалось просто. Он понимал, что зимний переход через горы чреват потерями, равно как и то, что кормить бездельничающих этрусков и рабов я не стану. Спокойно выслушав мои доводы, он улыбнулся: «Хитер ты Алексиус! А я все думал, что ты предложишь?».
Покинув оппидум, наш отряд попал под проливной дождь. Поэтому добрались в Мельпум только к утру, намесив изрядно в дороге грязь. Мариус не раз вспоминал Этрурию, где с дорогами так же, как и тут в Галлии дела обстояли не лучшим образом. Но натоптанные за века, дороги Этрурии не размокали так быстро, как земля, только с весны лишенная травяного покрова.
Два месяца спустя после сражения с иллирийцами у стен Фельсины пришел ответ от сенатора Мастамы из Этрурии.
Сам прочел несколько раз, и вдвоем с Мариусом читали. Признаюсь, послание Мастамы старшего несколько меня обескуражило. Свиток содержал эдикт (edictum — указ, предписание), по которому старшему центуриону второго легиона Этрурии Алексиусу Спуринна Луциусу надлежало»… используя все возможности, что дали ему Сенат и народ Этрурии обеспечить защиту северных границ государства». Не придя, к какому либо решению, мы расстались. Но не на долго. Я только собрался пойти к жене, как в палату влетел Мариус, потрясая над головой свитком.
— Глупый гонец не догадался сразу мне вручить письмо от отца! — Прокричал он с порога. Я оживился. Признаюсь на такое доверие со стороны Мариуса я не расчитывал: сам я наверняка бы вначале прочел письмо, а лишь потом, может быть, предавал бы его содержание гласности. У всякого терпения есть границы. Не в силах ограничить свое, почти кричу:
— Давай! Читай быстрее!
Мариус срывает печать и, став поближе к окну, разворачивает свиток. Молчит, всматриваясь в текст. Он читает письмо, забыв обо мне. Наверное, в нем недобрые вести.
— Мариус!
Он с трудом отрывается от чтения, бросает в мою сторону странный взгляд и начинает читать вслух.
— «Дорогой сын, где бы ты не был, немедленно возвращайся в Этрурию. Ты и твои легионы нужны отчизне.
Плебей Септимус возомнил себя тираном и принудил армию к клятве. Он явился в Сенат с оружием и солдатами. Кричал на Отцов города, как на детей малых, упрекая в предательстве и коварстве. Он спрашивал о легионах, оставленных им в Фельсине и потребовал от нас клятвы верности.