— Я не виню тебя. Я, смертная, безропотно принимаю все, что боги уготовили для меня. Хочу одного и прошу тебя. Эту ночь проведи рядом со мной и начни искать мне мужа. Выдай меня замуж. — Услышав такую просьбу, теряю дар речи. И лишь потом, к утру понимаю. Как ловко она меня провела: попросив подыскать мужа, она знала, что первое желание — провести ночь в одной постели, исполнится наверняка.
— Хорошо, лю… Хорошо, — отвечаю, а сам словно телок на поводке иду за ней в спальню.
Лежим вместе. Время от времени Спуриния тяжело вздыхает. Искренне жаль ее. Вот на этой волне и погладил ее плечо. Наверное, она сильно хотела любить и быть любимой. Под напором неистовой страсти мое тело сдалось, а совесть совсем запуталась в попытках определить, кому я на самом деле изменил и что кому должен. Засыпая под утро, слышу: «Пока не выдашь меня замуж, буду теперь всегда рядом», — молчу, полагая, что утро вечера мудренее.
Просыпаюсь от приятных для разомлевшего со сна тела объятий. Открываю глаза. Это Спуриния тискает меня, словно котенка.
— Вставай, муж. Консул Мастама уже ждет тебя в базилике. — Не знаю, что и ответить. Делаю вид, что способ, каким она меня разбудила в порядке вещей, по-деловому отвечаю:
— Я готов.
Позволяю себя обрядить в тогу, отправляюсь на встречу с Мастамой.
Старик уже не лезет обниматься. Сухо здоровается, лишь кивнув мне головой, и сходу начинает говорить по делу:
— Алексиус, надеюсь, что полученное тобой в Арреции золото, достаточная плата за помощь Этрурии? — Признаюсь себе, что этот старик не обаял меня вчера, а сегодня он мне просто неприятен.
— Я ничего не попрошу у сената за помощь, — на мой взгляд, дипломатично отвечаю. Мастама морщится. Так хочется ему сказать что-нибудь обидное, но пока сдерживаюсь, надев маску безразличия.
— Боги наказали всех тех, кто причинил тебе вред. Не думаю, что ты забыл кто ты и откуда, — с трудом сдерживаю улыбку. Знал бы он правду! — Этрурия действительно нуждается в помощи, но мой сын говорил о легионе, который ты блестяще обучил и вооружил, а я вижу у стен города не меньше восьми легионов диких галлов. — Мастама так возбудился, что стал мерить шагами залу базилики, — Сенат и народ Этрурии не может допустить, что бы такая большая армия находилась на территории государства, особенно тогда, когда собственная армия готовиться к войне на юге.
— Я понимаю твою озабоченность и прежде, чем утешить тебя, хочу услышать, чего хочет сенат и народ? — Спрашиваю с искренним интересом. Хоть сейчас готов вернуться в Мельпум, что бы воплотить намерение о походе в Испанию. Мастама же, услышав вопрос, успокаивается и в привычной для себя манере, тоном, не терпящим возражений, продолжает:
— Ты не изгнан из страны. Ты по-прежнему патриций и Нобель, — Гораздо позже я узнал, что изгнание из страны у тусков равносильно смертной казни. Тогда же я слушал его, скорее из вежливости. — Ты немедленно уведешь галлов в Умбрию. Дойдешь до Перуджи, оттуда повернешь на юг. На землях самнитов делай, что хочешь и с луканами можешь поступить на свое усмотрение. Я дам тебе турму из умбрийцев, они будут проводниками. — Если бы тогда я знал, что Умбрия — это горы и холмы, подобные горам, то не согласился так, сразу.
Ели уговорил Спуринию остаться в Этрурии, поклявшись Богами, что обязательно выполню ее просьбу.
До Перуджи мы добирались около двух недель. И еще несколько дней ждали отставшие отряды. Сама Перуджа оказалась не больше галльской деревни. Интенданты пополнили запасы мяса, но злаков катастрофически не хватало, благо в дороге молодой травы на пологих холмах росло достаточно, что бы выпасать лошадей, но эта необходимость существенно замедляла нас.
У сабинян, только добравшись к Корфинию, мы смогли пополнить запасы хлеба и овса. Многие из мужчин — сабинян ушли на войну, присоединившись к Мариусу Мастаме, который по слухам разбил мятежных латинов и дал хорошей трепки луканам. В Коринфии, едва нас заметили, закрыли ворота и малочисленные защитники города, приготовились к худшему. Потом поверили, что галлы не причинят вреда. Слава богам, наделивших несчастных благоразумием. Я стоял перед воротами, рискуя получить стрелу со стен, и уговаривал сабинян поделиться фуражом и хлебом, аргументируя миролюбие галлов тем обстоятельством, что уж как пол страны армия пересекла, и коль в столице до сих пор ничего неизвестно о притеснениях и разбое, то значит, ничего подобного не было. Поверили и на радостях одарили еще и вином.