Все и вся рассказывали о благополучии, пока не раздался крик матери: «Сынок! Мой сын!». Распахнула ведьма глаза, ринулась на зов. И мига не прошло, как стояла она под деревом. Заозиралась по сторонам в поисках женщины, которая кричала, а той не видать. Только сойка над гнездом своим хлопочет. «Мой сынок! Помогите!» Тут-то и поняла новорождённая ведьма, что сойка и есть мать, кличущая помощь. Глядь, а на ветке почти у самой земли комочек хнычет. Выпал птенец её из гнезда.
— Не плачь, сойка! Верну я сына тебе в гнездо. — Топнула ведьма ногой, и склонилась ветвь к ней. Взяла она птенца в руки. Попросила дерево помочь, и выстроились ветви лестницей до самого гнезда. Птенец вернулся к братьям и сёстрам.
— Спасибо тебе, дева! Ты сыночка моего спасла, как мне тебя отблагодарить?
— Ничего мне для себя не надо, только весточку разослать. Разнеси с подругами весть, что живёт теперь здесь ведьма, что помощи у меня просить можно и нужно, что искать меня у молодого кедра, возле чёрной скалы.
— Этакую весть нести — одна только радость! К ночи все знать будут!
И полетела над лесом свирель сойки, и принесла всему живому весть о защитнице. Сложили деревья и валуны избу для ведьмы возле молодого кедра. Потянулись к той избе звери. И лисёнку из мордочки колючки вытащить, и зайцу лапу подлечить, и медведю берлогу затопленную осушить. Много дел стало у девы лесной. Так пролетела в заботах и хлопотах весна.
Одним летним днём принесла ей река-подруга плачь сельской девчонки. Прожурчала, что утопиться та собралась. Делать нечего, надо идти. Такой завет дала Мать-Земля — помогать заплутавшим. А разве ж не заплутала молодая душа, если топиться вздумала? Ни к чему лесу утопленницы.
Вышла ведьма к реке, а на камнях сидит девка. Простоволосая, раскрасневшаяся, дурниной воет.
— Чего ревёшь? Ты мне тут топиться не вздумай! Хочешь помереть, иди со скалы бросайся, — сказала ведьма, уперев руки в бока.
От такой грозной отповеди и вида незнакомки девица так оторопела, что позабыла реветь. Сидит, глазами хлопает.
— По-по-чему же топиться нельзя?
— А так помрёшь в реке, зацепится тушка твоя бездыханная за корягу, разбухнет, гниль по всему руслу поплывёт. Всё зверьё мне потравишь! Олени да оленята в твоей беде не виновны. Так по что их травить?
Личико у девахи вытянулось от нарисованной картины. Вот она, синяя, разбухшая, гниёт в корнях каких-то на дне реки, а вокруг олени, лисы, даже медведи замертво падают. Представила и сморщилась.
— А со скалы бросаться можно? — с осторожным любопытством спросила, так и не вспомнив, что реветь собиралась ещё до ночи.
— Можно, — отвечала ведьма. — От чего ж нельзя? Скалы тут высокие, добротные. Сиганёшь с одной, на острых камнях тебя распластает, по косточкам да по кусочкам раскидает. Прилетят вороны, чайки да стервятники, пожрут, что осталось. Всё ж не просто так помирать, на пропитание птицам сгодишься.
Совсем девица пригорюнилась, не хотелось ей на кусочки да птицам на корм.
— А коли передумала помирать, — продолжала ведьма, — за мной пошли! Отваром напою, послушаю о твоей беде, горемычная.
— А ты кто сама будешь?
— Ведьма я, лес от дурных людей берегу. А добрых людей — от дурных поступков.
— А звать-то тебя как, берегиня? — спросила девушка, зачарованная лёгкой поступью ведьмы.
— Звать? А как хочешь зови, нет у меня людского имени.
— Тогда Аглая тебя звать буду, как сестру свою старшую. А меня Варькой кличут.
На том и порешили. Шла девчонка след в след за ведьмой, расступались перед ней заросли, поднимали сосны тяжёлые лапищи. Птицы вились над плечами, рассказывали о чём-то. Ведьма слушала, кивала. По пути ягоды земляники, костяники да морошки сами собой в подставленные ладони падали.
Вышли они к жилищу ведьмы. Внутри ключ родниковый бьёт и снова в землю уходит. Очаг из валуна, будто сам себя обтесал. Провела Аглая рукой над очагом, вспыхнул костерок. Без поленьев, сам загорелся. «Чудеса, да и только», — думала Варя. Поставила ведьма каменную чашу на него, да такой тонкой работы… Деревенскому гончару ни в жизнь подобной не сделать, может городским мастерам под силу, и то вряд ли.
Приготовила ведьма отвар. Ароматный, сладкий, душистый. Полился он теплом по душе Варьки. Согрел, прогнал остатки слёз, очистил думы. Поняла, что и впрямь дура она. Как есть дура, если себя похоронить вздумала. И рассказала она ведьме как на духу про придурь свою девичью. А старо всё было как мир. Полюбился ей парень один — Николка, и она ему оказалась люба. Пришёл он к ней свататься, а отец добро не дал. Сказал, нечего дочери мельника за простого пахаря идти. Батюшка ей нашёл жениха получше да побогаче. За вдового кузнеца из соседней деревни пойдёт. А тот старый, и характер у него дурной, и Николка-то люб. Не пойдёт она за старого кузнеца — лучше смерть! Но помирать теперича тоже неохота.
— А не тот ли это мельник, что клети и силки в лесу на зверьё расставляет? Да пушниной более других приторговывает? — прищурилась ведьма.
— Тот, Аглая. Только батюшка негодовал люто, что последнее время ни одного зайца или лисицы в силках нету.
Ведьма кивнула, мол, так и должно быть.
— А не тот ли это кузнец, что подмастерьев своих плетьми учит так, что их крики моих птиц перепугали?
— Тот, Аглая. Поговаривают, что он не только подмастерьев хлещет, что и жена его от тех плетей померла. Не родила ему сына, так и забил её до смерти.
Снова ведьма кивнула.
— Быть по сему, приходи ко мне завтра. Найди дерево от земли расколотое и к небу сросшееся. Пройди через тот разлом да шагай по тропе. Никуда не сворачивай, назад не поворачивай. Как дойдёшь до моего дома, кликни меня три раза. А пока ступай за сойкой, она тебя выведет.
Вышла Варя из лесу, посмотрелась в реку. Ни следа от слёз не осталось, платье чистое, будто снову, а не в речном песке и грязи. Казалось Варе, что и полдня не прошло, как она к реке пришла и от Аглаи ушла, а на небе заря утренняя. Выходит, ночь уж минула. Зашла деваха домой, думала, станет матушка на неё браниться, мол, дочь незнамо куда делась. А матушка кинулась ей на шею, кричит: «Пропал батька наш! Как вчера в лес ушёл, так и не вернулся!».
И смекнула Варька, что без ведьмы тут не обошлось! Ринулась она обратно в лес. Ведьма на завтра звала её, а утро уже вовсю разыгралось. Нашла она дерево, как Аглая описала. Нырнула в раскол ствола, помчалась по тропе, не оглядываясь. Возле дома ведьмовского трижды крикнула: «Аглая, Аглая, Аглая!».
— Чего вопишь, оглашенная? — вышла ведьма из-за куста. Взгляд изумрудных глаз суровый, платье из листвы в пол, корона из ветвей.
— Батька мой в лесу пропал!
— Ах, это… тут, он. За мной иди, — поманила ведьма Варю ладошкой.
Вышли они на поляну, а там клеть стоит. В клетке заяц мечется. И ухо у зайца одно порвано, точно у Варькиного отца. Бухнулась девица на колени.
— Это что же, Аглаюшка? Неужто батюшка мой? Да как же это?.. Зайцем-то? Это ж, ты его в клетку-то?