Виви наклонилась над конвертом, и непослушная прядь волос упала ей на лоб. Не успела девушка ее откинуть, как это уже сделала Багги, одновременно легонько погладив дочь по щеке. Но Виви мгновенно почувствовала неловкую нежность матери и, подняв глаза, спросила:
— Для чего ты принесла свечу?
— Хотела спросить… не помолитесь ли сегодня со мной? Всего несколько минут? — нерешительно, почти стыдливо задала вопрос она. Виви взглянула на Тинси — та лишь пожала плечами.
— О’кей, — согласилась Виви. — Мы помолимся.
Багги сунула руку в карман халата, вытащила спички, зажгла свечу и поставила на тумбочку. И только потом, встав на колени рядом с дочерью, стала молиться.
— Блаженная Владычица, — тихо начала она на языке древних месс, — Дева, которую приветствовал Гавриил, свет для слабых, звезда во мраке, сияющая ослепительным светом утешительница обездоленных, ты знаешь скорби всех детей своих. Забери нашу боль в сердце свое и благослови ее. Будь с нами во времена печалей. Святая Матерь, посылающая нам яркие лучи, помни о душе Джека Уитмена, призванного в любящее лоно твое. Помни Ньютона Жака Уитмена, которого мы любили.
И этими словами Багги Эббот пронзила плотную пелену бреда Женевьевы Уитмен, державшего в плену ее дочь. Свеча мигала у постели, и ее крохотное пламя освободило Виви.
В эту ночь Виви, прежде считавшая, что узнала настоящее горе, страдала еще сильнее. Во сне она отрешилась от фантазий Женевьевы и проснулась в новом мире, где ее потеря была реальной.
Но когда Виви и Тинси попытались убедить Женевьеву в невозможности спасения Джека из сбитого самолета, та ничего не желала слушать.
«Вне всякого сомнения, — твердила она, — вне всякого сомнения». Словно слова были молитвой, мантрой, способной осуществить любые желания.
Сейчас, подъезжая к дому Тинси, Виви вспоминала все это. Как могли полвека пролететь так быстро? Сколько лет прошло незамеченными, невостребованными?
Кусты французской шелковицы росли у кирпичной стены, окружавшей огромный двор Чака и Тинси. Газон густой травы и высокие камелии ограждали круговую подъездную аллею. Все растения были посажены тогда еще молодой Женевьевой.
«Помни о душе Джека Уитмена, — молилась Виви, открывая дверцу машины. — Помни о Ньютоне Жаке Уитмене, которого все мы любили».
Десять минут спустя Виви сидела в патио с бассейном, перебирая в памяти подробности своей долгой дружбы с Тинси. Роскошная жимолость, взобравшаяся на деревянную решетку, лениво нависала над их головами, а вокруг фонтана с русалками в диком великолепии росли белые колокольчики, фуксии и слоновьи уши. Патио было старым, и выложенный кафелем фонтан — тоже, так что создавалось ощущение безупречного равновесия культивированной и дикой природы.
— Эта история с Сиддой и альбомом заставила меня вспомнить о Женевьеве, — сказала Виви.
— Вне всякого сомнения? — спросила Тинси, помолчав.
— Именно, — кивнула Виви, находя утешение в том, что в своих воспоминаниях она не одинока.
Чак, внесший поднос с выпивкой, посмотрел на женщин и попытался поднять им настроение:
— Может, приготовить парочку филе-миньонов?
— Дай нам часок-другой поболтать, bebe, — попросила Тинси, посылая ему воздушный поцелуй.
— Без меня? — обиделся он.
— Да, — улыбнулась Виви. — Без тебя.
— Крикните, если что-то понадобится, мадам, — объявил он с театральным поклоном. — Я в доме… мариную овощи, вот.
Виви и Тинси взяли стаканы и молча уселись. Шипение газонных дождевателей и мягкое плюханье воды, вытекавшей из бассейна, мешались с песней кузнечиков и звоном струек в фонтане. Закатное солнце заливало окружающее красноватым светом.
Поразительно, как слова «вне всякого сомнения» могут заключать в себе столько смысла. Они словно воскрешали долгое угасание Женевьевы: ее неспособность осознать гибель Джека, коротковолновый радиоприемник в спальне, ночные звонки в Белый дом, долгие обсуждения планов встречи солдата дома. Наконец, после войны, последовала катастрофическая поездка во Францию, где, разумеется, никто ничего не знал о ее сыне. Ужас, опустошенность, дезориентация, вытеснение. И годы, которые за этим последовали, годы, когда Женевьева не покидала спальни, ставшей складом лекарств.
— Всего этого нет в альбоме, — коротко бросила Виви. — Маленьких важных подробностей. Личных знаков.
И услышала, как Тинси вздохнула.
— О, если бы хоть что-то осталось, Тинс, — продолжала Виви. — Его личный знак, ботинки, нарамник святого Иуды. Хоть что-нибудь. Женевьева смирилась бы, будь у нее хоть что-то, чего можно коснуться. Любая крохотная никчемная вещичка, любой дурацкий ненужный предмет. Я послала своей старшей дочери, нашему Великому инквизитору, Божественные секреты племени я-я. Но есть еще столько такого, что я не дала ей. Не могу дать. Не могу дать и себе.