— Бейлор, — сказала я младшенькому, словно тот что-то понимал, — умоляю тебя, только не начинай.
Но он, не слушая, вопил во всю мощь легких.
Тут Сидду снова скрутил приступ кашля. Я повернула голову, чтобы взглянуть на нее, но тут Лулу вырвало прямо на меня. Рвотные массы залили мне грудь. Все тело мигом зачесалось.
Я побежала с Лулу в ванную, где горел чересчур яркий, беспощадно холодный свет. Наклоняя ее над туалетом, я случайно заметила свое отражение в зеркале и не поняла, кто это.
В руке оказалась мокрая губка. Что вытереть сначала — лицо или попку Лулу? И когда мне удастся отмыть собственное загаженное тело?
В дверях появилась Сидда. Длинные рыжие волосы разметались по плечам. Кашель по-прежнему сотрясал ее.
— Больше тебе нечего делать, кроме как кашлять? — сорвалась я. — Немедленно прекрати! Не видишь, что у меня дел полно? Иди в спальню и возьми младшего брата! Хоть кто-то в этом доме должен мне помочь!
Моя четырехлетняя дочь взглянула на меня, прикрыла рот рукой и молча ушла. Вернулась она с Бейлором на руках. Малыш Шеп цеплялся за ее рубашку. Мне хотелось убить детей за все, что приходилось выносить по их милости.
Где мой муж? Где отец этих четверых детей? Покажите, где написано, что только матери обязаны нюхать дерьмо! В эту минуту я с радостью пристрелила бы его за то, что бросил меня в такую минуту.
— Сидда, займись Бейлором. Намочи тряпочку и хорошенько оботри ему попку.
Пресвятая Мария, Матерь Божья, где твои засаленные платья? Неужели Сын Божий не гадил в пеленки, так что запах его испражнений мешался в тех яслях со смрадом навоза? Почему ты всегда выглядишь так чертовски мило и безмятежно?
Сидда вытерла Бейлора как смогла, сменила пеленки и отнесла в кроватку. А когда снова начала кашлять, Малыш Шеп сказал:
— Плохая Сидди. Мама сказала не кашлять.
Лулу наконец отпустила рвота, и я распахнула окно ванной. Дождь так и не перестал, с улицы тянуло холодом, но я больше не могла выносить эту вонь. Ветер дул на нас пятерых, маленькое Святое Семейство, пока мы продолжали блевать, гадить, плакать и кашлять и медленно терять рассудок.
Наконец я всех умыла, сменила измазанные дерьмом, рвотой и соплями пеленки, трусики и пижамы. Открыла окна спальни и уменьшила температуру.
Дождь лил как из ведра.
Уставшая Лулу заснула. Пухлая ножка высунулась из-под одеяла, как всегда, когда она спала. Я дала не желавшему засыпать Малышу Шепу пачку крекеров-«животных», и он сидел в постели, играя с трактором и откусывая головы жирафам.
Малыш лежал на животике и тихо жаловался. Я потерла ему спинку.
— Ну же, Бей-Бей, успокойся. Пожалуйста, успокойся. Ради мамы.
Следующий приступ Сидды вынудил меня скрепя сердце закрыть окна.
Я подошла к ней. Почему ее личико такое измученное? Она еще совсем маленькая.
— Сиддали, мивочка, когда мы в последний раз принимали сироп от кашля?
— Не знаю, мама, — выговорила она, снова начиная кашлять.
Я вынула бутылочку с сиропом из аптечки и вернулась с спальню.
— Сядь, мивочка. Давай я поправлю тебе подушку.
И, налив в ложку янтарную жидкость, поднесла ей.
— Давай, только глотай помедленнее. Ладно?
Кашель прекратился. Я взглянула на бутылочку и решила налить и себе. Не повредит.
Руки у меня дрожали. Я откинула волосы с лица Сидды и сжала руками ее щеки.
— Так хорошо, мама.
— Ты моя большая девочка, Сидда. Старшенькая. Обещаешь помочь мне заботиться о младших?
— Да, мама, — прошептала она, закрывая глаза.
Я пошла к себе, легла на кровать с широко открытыми глазами. И до меня не сразу дошло, что теперь воняет ночная рубашка, которую я так и не удосужилась сменить. Я, не вставая, стащила рубашку, бросила на пол и осталась голой. Смотрела на свое тело и пыталась молиться.
Но запах был слишком сильным. Я поднялась, подошла к шкафу, вынула длинное пальто от Живанши, цвета слоновой кости, купленное на часть наследства, оставшегося после смерти отца. Ничего дороже и экстравагантнее у меня еще не было. Натянула носки и ботинки и вышла на маленькое боковое крыльцо.
Дождь так и не кончался, на востоке постепенно разгоралось устрично-сероватое сияние. Было холодно и сыро, но по крайней мере не воняло.
Пресвятая Матерь Искупителя, если бы я хоть однажды могла бы увидеть пятна от рвоты на твоих прекрасных голубых одеждах, если бы увидела хоть однажды, как ты шлепаешь Спасителя по ревущей физиономии, тогда бы, наверное, не чувствовала себя такой беспросветной мразью. Ты, проклятая Вечная Дева, если бы ты могла хоть на секунду стереть с лица эту бессмысленную нарисованную улыбку и взглянуть на меня с таким видом, словно мы в одной лодке, я бы не отчаивалась так сильно.