Выбрать главу

— Иные люди родятся лишь после смерти, — произносит он на староардском диалекте. Устаревшие слова добавляют деревенского очарования разговору о тонких вопросах современности. Шестизначные часы на столе показывают, что идет третий час интервью от двенадцатого августа.

— Видкун, вы знаете, что я защитил магистерскую диссертацию по староардскому? Я мог бы принести вам литературы по этой теме.

— О, это было бы очень любезно, Конрад. Сами знаете, что я думаю о выборе книг в местной библиотеке. — Оба понимающе смеются.

— Арда — изначальный язык нашего племени, — продолжает Видкун категоричным тоном. — На нём говорили охотники на мамонтов, населявшие равнины Катлы тысячи лет назад. Арда имеет явные преимущества в выражении краеугольных понятий мудролюбия: преимущества, коих нет у материковых языков. Арда — наша природа, нынешний ваасский — портовый ублюдок. Материковый выродок, провонявший Граадом. Этот искаженный язык не способен выразить истину. Все предложения в этой нечистой каше в конечном счете обозначают лишь одно: смешение народов. В грядущем столетии наш род вернется к исконному наречию. И тогда для мудролюбия настанет новый век!

— Вы много об этом говорили. Я также прочел ваши заметки на эту тему. Всё это очень интересно, но вам не кажется, что ваш сложившийся образ подрывает более тонкие аспекты вашего учения?

— Что? — глаза Хирда вспыхивают. Глубокие складки на его щеках становятся длиннее, а губы презрительно выпячиваются.

Конрад делает вид, будто не замечает его возмущения, и продолжает:

— Я вижу логику в ваших рассуждениях. Но не кажется ли вам, что людям будет сложно поверить в их научную обоснованность, учитывая, что они принадлежат осужденному насильнику?

— Для нашего народа соитие — это нечто совершенно иное, чем то, чем нас кормит под видом романтики современная социал-порнографическая пропаганда. Вы это знаете, Конрад. Однажды, когда бесполая мораль материковых народов приведет их к вымиранию, вы поймете, о чём я говорю.

— Давайте на минуту представим рядового гражданина…

— Рядовой гражданин отправляет свою дочь в одну школу с гойко и киптами, в эту расовую помойку, с самого детства. Рядовой гражданин отдает свое дитя на поругание этим рубероидам. Понятно, что может случиться, когда в такую школу попадают четыре девочки.

Конрад замечает, что за слова сорвались с губ философа, но не подает виду.

— Рядовой гражданин — это ваш потенциальный читатель. Рядовой гражданин выбирает, сработает ваше ви́дение или нет. Вы рассуждаете о национальном вопросе! Думаете, ни у кого не возникнет подозрений? Автор — фашист…

— Националист.

— …фашист и серийный насильник, приговоренный к пожизненному заключению в Кронштадте за по меньшей мере четыре убийства, а его книга — смесь историософии, евгеники и оправдания изнасилований!

— Всё это — история. История, Конрад. Вы умный человек, но гомосексуальная система образования вас испортила. Вы думаете, что историю вершат магистерские диссертации и, я не знаю…

— А что, по-вашему, ее вершит? — не отступает интервьюер. — Изнасилования?

Видкун выдергивает страницу из блокнота Гессле, прямо у него перед носом. В кадр врывается охранник в темно-синей форме и бьет соплеменника дубинкой по запястью. Хирд вскрикивает от боли, листок взлетает в воздух. Трехкратный номинант на премию Оскара Цорна, всемирно известный режиссер-документалист жестом останавливает охранника. Тот опускает дубинку, но остается на страже рядом с потирающим запястье заключенным.

— Ручку, — Видкун бросает сердитый взгляд в сторону Гессле.

Зажав письменный прибор в кулаке, заключенный торжествующе смотрит на охранника:

— Эй ты! Дай сюда мой листок.

Дубинка угрожающе поднимается в воздух, но тут Гессле вырывает новый лист и кладет его на стальной стол перед Хирдом.

— Теперь вы видите? Скрещивание. — Тщательно причесанные волосы Видкуна растрепались в схватке, перед глазами болтается одинокая светло-русая прядь. Прижав листок к столу запястьем, чтобы не скользил, Хирд пытается умостить на нём ручку; в его руке она выглядит острой и опасной. Наконец он теряет терпение: — Пожалуйста, освободите мне вторую руку. Я так не могу.