Спустя время парочка возвращается.
— Ссакодрочер, — говорит высокий усатый пидр.
— Это такой дрочер, которому надо подрочить, чтобы поссать? — уточняет другой.
— Очень может быть. Звучит правдоподобно, — отвечает усатый. Назовем его Эстебан: это его имя. Второго зовут Хулио.
— Педрила мелкописечный, — говорит Хулио.
— Пидры! Они повсюду! — вдруг во всю мощь своих легких выкрикивает Эстебан. В этом вопле слышна неподдельная ярость, причина которой, однако, непонятна. Сделав это, он смущенно вздыхает и отпивает из бутылки. Они разжились сигаретами и курят. На тротуаре перед ними, будто солдаты, выстроились пачки, добытые в магазине.
Хулио слегка испугался, но не позволяет себе отвлекаться и весело продолжает:
— Педики обожают жопу.
— Жить без нее не могут. Сказать по правде, мало кто может. Учитывая это, имеет смысл поддерживать с ней хорошие отношения.
— А Насруддин ибн Насых — это настоящее имя?
— В некоторых странах даже очень распространенное, — отвечает Эстебан, сверкая глазами.
Хулио берет паузу, чтобы подумать. А потом говорит:
— Пиздятина.
— Наверни говна с-под жопы и запей моей кончой, — каким-то страдальческим голосом произносит долговязый бездельник, приподняв брови и пристально глядя на спутника. Оба разражаются смехом. Какое-то время они повторяют эту фразу на разные лады, меняя акценты и интонации, и в конце концов начинают ее петь. На манер хорала, на манер кабаре, на манер блюза и на манер кабацкой песни. Хулио по большей части фальшивит, но иногда попадает в ноты; Эстебан поет приемлемо, но иногда фальшивит. «Наверни говна-а с-под жо-о-пы-ы!», — выкрикивают парни; «И запе-ей моей кончо-ой!» — отражается от стен домов. Лучи полуденного солнца согревают их, и бетон, и пучки травы, пробившиеся между плитками брусчатки. Людей на площади мало и большинство обходят их по широкой дуге. На груди Эстебана красуется медальон в форме сердца: внутри него — крошечная копия известного по хроникам портрета Литы Зиппоры. Под ним из-под густой поросли волос проглядывают печатные буквы лозунгов: «ЭФФЕКТИВНАЯ ПЛАНОВАЯ ЭКОНОМИКА», «ВОССТАНИЕ МАСС» и «Я НЕ БОЮСЬ СМЕРТИ». У Хулио под левым соском подпись «Для мужиков», а ниже, возле пупка — выполненный посредственным художником с претензией на реализм половой член, как бы пробивающий кожу.
Приближается энергичный стук каблуков. К пидрам подходит одетая в небесно-голубой костюм крашеная блондинка средних лет. Воинственно подбоченясь, она обращается к парням:
— И что тут у нас? Бунт против грамматики? Или порядка слов в предложении? А может, против морали? Всех тех границ, которые строились на протяжении веков, и на создание которых были веские причины? Давайте уничтожим их: в ваших головах, в моей голове, и, может, в головах всех людей на свете? Вдруг это сделает реальность лучше? Но что, если вы ошибаетесь, мальчики? — Ее голос хорошо поставлен, интонации выразительные и плавные.
Эстебан задумчиво морщит лоб и не торопясь встает:
— Тут есть два варианта, прекрасная леди. Первый: вы несколько отстали от времени и не понимаете, откуда дует ветер. Вариант номер два: вы пропитаны моралфажеством до самого мозга костей. В этом случае вам стоило бы уяснить, что без таких, как мы, ваша идеология лишится всякого теоретического обоснования. Вы просто будете есть свои круассаны, глядя в вечность пустыми глазами: тысячи поколений пьют кофе в кофейнях, жуют круассаны, ходят на работу и носят красивые прически — и больше ничего. В любом случае… наши разногласия по поводу реальности непреодолимы. И продолжать разговор не имеет смысла. — Эстебан достает из внутреннего кармана куртки пистолет и направляет его на женщину, жеманно расслабив запястье и чуть скосив глаза: его рот приоткрыт, а язык ощупывает кончик уса. По лицу дамы пробегает тень ужаса, она разворачивается и почти бегом скрывается за ближайшим углом. Эстебан продолжает пантомиму еще некоторое время; затем, вздохнув, садится, сплевывает: «Тётки» и засовывает пистолет в штаны. Хулио безудержно хохочет, охая, отдуваясь и пытаясь остановиться.
— Ага, в жопу ее, эту реальность, — говорит он наконец, утирая глаза рукавом рубашки.
— Эти тётки — никчёмные тряпки. Как можно воспринимать моралфажество всерьез, если его гвардия так просто сбегает с поля боя? Как думаешь: может эта тетка организовать высадку, привести подкрепление из-за другого угла — или, я не знаю, спуститься с ним на веревках с крыши ратуши — и с помощью этой блестящей демонстрации силы восстановить превосходство нормальной морали и реальности? Можешь такое представить? — возмущенно спрашивает Эстебан.