— Вот она, твоя пизда, вот ты, передо мной, сейчас я тебя вскрою, — хрипло шепчет Тереш, и перед его глазами открывается весь Видкун Хирд. Дергаясь в железных когтях агента, Хирд изо всех сил пытается сказать ему, сказать ему то, что он хочет узнать, сказать это на человеческом языке, но рот его больше не слушается; и всё время, пока Тереш бродит у него в голове, словно тигр по мелководью — всё это время Хирд видит в зеркале его сознания только одно. С этой прохладной поверхности, куда Видкун убегает от кровавой бойни в собственной голове, на него смотрят темно-зеленые глаза Шарлотты Лунд. В глубине зрачков мерцает шанс, который был дан Терешу. Это так красиво и так безумно грустно, что, когда Тереш, задыхаясь, вываливается из его головы на стол для допросов, Видкун начинает рыдать.
Впереди сверкает побережье Ваасы, а под ногами — ночная рябь от мчащегося по воде патрульного катера. Вдали, над городом, сияет желтоватый купол светового загрязнения. Они кажутся такими праздничными — эти белые и желтые городские огни, которые Тереш может уместить у себя в кулаке. Снаружи холодно, но он без пальто. Рукава наброшенного пиджака болтаются, а белая рубашка забрызгана кровью Видкуна Хирда. Руки агента удобно скованы спереди; молодой офицер помогает ему подняться на палубу.
— Что вы там такое натворили? — спрашивает офицер.
«…Я сочиню тебе симфонию», — поет из каюты дребезжащий транзисторный приемник.
— Эй, спасибо, что вытащил меня — вечер просто изумительный!
— Не за что… — усмехается офицер.
— Вот только нельзя ли сделать песню громче?
— Что?
— Погромче! Обещаю, я не выпрыгну за борт!
— Я скорее боюсь, что вы свалитесь за борт, но ладно. — Офицер уходит в каюту, и вскоре на палубу сквозь шум волн и гудение мотора доносится бодрый ритм; певец выводит фальцетом: «Я сочиню тебе симфонию… чтобы сказать, как ты мне дорога…»[3] Тереш начинает притопывать в такт. С облегчением, которое приходит к нему только после использования «ZA/UM», он мечтательно произносит:
— Знаешь, я только что раскрыл исчезновение сестер Лунд.
— Что?
— Никогда не слышал? Такое громкое дело!
— Когда это было?
— Давно, ты еще не родился. Но это неважно. Мне сейчас так хорошо. Похоже, я его разгадал!
Тереш смеется. Смех этот горький, но искренний, очень искренний, и ночь над Северным морем смеется ему в ответ.
_________________________
* Далее в тексте — двенадцатый. — Прим. перев.
6. ФРАНТИШЕК ХРАБРЫЙ
Пожалуй, самые печальные случаи исчезновения — это те, что были раскрыты. Во времена, когда Переменная Вера была просто рекой Верой и на ней еще не была построена гидроэлектростанция, в ее воды бросилась звезда оперетты Надя Харнанкур. Она была в зените славы. И могла бы никогда его не покинуть: одним осенним вечером, после блистательного выступления, Надя просто исчезла, а ее небесное сопрано осталось эхом в залах оперного театра. Был ли прав старик, который видел ее на мосту в вечернем платье — или фанатичный поклонник, утверждавший, что встретил ее через год в Ревашоле? Возможно, доля правды есть в параноидальном бульварном романе популярного автора, где Надя оказывается мескийской шпионкой, нигилисткой и вестницей апокалипсиса. Кто может сказать?
Одно несомненно. Никому не были нужны останки Нади в вечернем платье, показавшиеся из отложений ила под плотиной. Никто не жаждал увидеть ни колонии моллюсков в глазницах, ни мертвую улыбку золотых зубов, ни ошеломленные лица строителей гидроэлектростанции.
Неудачи. Мир соткан из них. История — повесть о неудачах, прогресс — череда неудач. Развитие! провозглашает футурист. Поражение, признает бунтарь. Похмелье! кричит моралист с заднего ряда. Неудачи выводят бунтаря из себя. Серое время, ругается он. Неудача Творца — конец эпохи. Крас Мазов пускает себе пулю в голову, а Абаданаи́з и До́брева выпивают яд на одном из островов Озонна. Ветер сдувает плоть с их костей в песок под пальмами. Кто мог знать? Хорошие люди, соль земли, собрались вместе. Учителя, писатели, трудовые мигранты сидят на корточках в окопах… молодые солдаты сбегают из воинских частей. Какие красивые песни они поют! Они храбрецы, любимые дети Истории — так им кажется; они размахивают белыми знаменами с серебряными оленьими рогами.