— Я понимаю, почему. Да уж, недурно! Весьма и весьма недурно… — Йеспер обходит витрину и делится своими открытиями с Ханом, как будто тот не ходил мимо нее и не сидел в кресле рядом с макетом каждый день в течение последних двух лет.
— Сядь вон там, оттуда вид особенно хорош, — указывает Хан на кресло. Но Йесперу в кресле не сидится:
— …Погоди, а пропеллеры, они не…
— А теперь не соблаговолишь ли ты вернуться к тому выключателю и нажать его еще раз, — говорит Хан с хитрющей улыбкой. Йеспер запускает пальцы в волосы и раскрывает рот. Большие серебряные винты лебедя, острые как ножи — шесть маневровых по бокам, под брюшком корабля, обращенных к земле под разными углами, и еще два на корме, — начинают вращаться, сначала тихо и медленно, а затем всё быстрее и громче. Лопасти исчезают, сливаясь в полупрозрачные мерцающие диски. Пропеллеры такие большие и так динамично направлены, что Йесперу кажется, что корабль вот-вот взмоет вверх из витрины и улетит, исчезнув из пространства и истории.
На корпусе корабля граадским алфавитом, изящным наклонным шрифтом, написано название: «Харнанкур».
Йеспер откручивает крышку с бутылки с водой, а Хан наливает себе кофе. Они усаживаются в кресла перед витриной. Глядя на корабль, дизайнер чувствует, как в его сердце снова разгорается глупая надежда, которой Хан умеет иногда его заразить. Этот ленивый кот прихлебывает горячий кофе, всё еще в халате и пижамных штанах, и Йеспер бросает на него долгий удивленный взгляд.
— Сейчас семь вечера, ты что — спал?
— Звучит немного уныло, я знаю.
— Что есть, то есть, — мрачно смеется Йеспер и некоторое время смотрит на «Харнанкур». — Интересно, почему он не позвонил? Тереш. Вчера. Я второй вечер места себе не нахожу. Уже весь на нервах.
— У меня всё как обычно. Я по ночам и так не сплю. Такой у меня образ жизни, немножко богемный, — усмехается Хан, — Может, он узнал что-то от Хирда и сразу туда полетел.
— Как думаешь, Хирд, ну, сам ничего…
— …не мог сделать? Пффф! Вряд ли. Это полная фантастика! Ты не представляешь, как эти парни любят врать. Я убил десятерых! Я убил сто тысяч! Я убил больше, чем Эрно Пастернак! У них всё на цифрах и понтах. Но этот рисунок был…
— Один в один! Я знаю!
— Именно. Должно быть еще что-то.
— Да, что-то еще, — Йеспер встает и снимает свою сумку с вешалки. — Но я не думаю, что Тереш пошел на охоту один. Насколько я понял, у нас уговор. Всё, что касается девочек, мы делаем вместе.
— Так и есть… — соглашается Хан, краем глаза всё еще рассеянно созерцая «Харнанкур». Вдруг ему на колени приземляется мягкий черный сверток.
— Вот! Одна… м-м… знакомая подарила. Похоже, решила, что я располнел. Или что-то в этом роде. Тебе она больше подойдет.
Хан достает из упаковки новую рубашку Perseus Black.
— Ого, спасибо, дружище! — искренне благодарит он.
— Теперь ты можешь выкинуть то убожество с рюшами.
Гойковские русые волосы Тереша намокли под дождем и кажутся почти черными.
— Простите, вы не разменяете десять реалов? — Он наклоняется к окошку киоска в своем длинном пальто.
Молоденькая продавщица с безразличным видом жует резинку:
— Нет, деньги не меняем.
— Хорошо, дайте самое дешевое, что у вас есть — спички например, — и сдачу мелочью, пожалуйста.
— У нас спичек не бывает, извините. — Нет ничего противнее, чем нудеж девушки-подростка. Девица растягивает нежно-голубую жвачку между ртом и пальцами.
— Чёрт, ну тогда пачку «Астры»!
— Что?
— «Астру».
— А что это?
— …Леденец, дайте мне вон тот леденец!
Полосатая малиновая карамель стучит о коренные зубы Мачеека. Он бросает монеты в телефонный автомат. В будке сладко пахнет дождем; приятно смотреть, как по стеклу стекают ручейки. Терешу нравится в будке. Леденец тоже неплох. Хорошо, что в ларьке не оказалось спичек. Зажав трубку между ухом и плечом, он поворачивает диск таксофона. В голове прояснилось. Карамель сладкая, а малина терпкая, как и подобает малине. Чёрт, этого Йеспера вечно нет дома! На полочке под аппаратом лежит раскрытый блокнот с эмблемой Международной полиции над списком номеров. Мокрые от дождя пальцы Тереша оставляют пятна на страницах.
«Х, Х, Халамова, Хан». Диск аппарата снова дребезжит, а за стеклом, в сером сверкании Ваасы, десятки и десятки людей входят в двери универмага и выходят из них. Орел на светящейся эмблеме Фрайбанка парит над банковским зданием, золотой, в ореоле водяных брызг.