Она сидит за кухонным столом, сложив руки, и смотрит, как сверкает ее дом. Половина пятого, в комнатах тихо и чисто. Иногда она задремывает, будто кошка днем, склоняя над столом седую голову. Она поседела в одночасье, как Долорес Деи. Двадцать лет назад, утром двадцать девятого августа, она проснулась совершенно седой. Она слушает музыку сквозь сон, через окно кухни на ее волосы льется свет, и в его потоке они на мгновение снова кажутся золотыми. По двери, точно дятел, стучит дверной молоток. Наверное, Карл забыл что-нибудь или вернулся домой пораньше… но зачем ему стучать? То, что кто-то пришел в гости, кажется маловероятным. Сюда теперь почти никто не ходит, и ей это нравится. Анн-Маргрет Лунд поправляет костюм, разглаживает сморщившуюся от сидения юбку, складывает рот в улыбку и открывает дверь.
— Здравствуйте.
Перед ней со смущенными улыбками на лицах стоят трое мужчин: первый, безумно дорого одетый и пахнущий aftershave-ом за пятьсот реалов, старается не показывать, что у него жар, но покрасневший лоб его выдает; на втором — темно-оранжевая ветровка и шарф цветов флага Ильмараа; а третий, худой и высокий, спешит погасить сигарету. Анн-Маргрет не узнает их сразу, но всё же приглашает войти и в замешательстве смотрит, пока они стоят перед ней в верхней одежде. Она понимает, кто перед ней, только заметив мальчишескую робость, с которой они переминаются с ноги на ногу и ковыряют пол носками ботинок. Это напоминает ей поведение юных поклонников.
— У нас есть новости, — говорит Инаят Хан. — Да, я знаю, что больших надежд питать не стоит. Но это хорошие новости, госпожа Лунд.
И когда госпожа Лунд ведет их на кухню, ее волосы серебрятся в полумраке, а сердце снова наливается свинцом.
— Кофе? Чаю?
Пятью часами раньше Йеспер сидит в кафе «Кино». При свете дня он чувствует себя среди этих стеклянных стен и кубической мебели чуть менее спроецированным, чем обычно. Голова словно ватная, а веки ужасно тяжелые. Он вытирает покрытый испариной лоб носовым платком с инициалами. Дизайнер стягивает джемпер и сразу выглядит беднее. Оставшись в рубашке, он опять начинает мерзнуть. Сквозь стеклянные стены просачивается холод поздней осени, мимо движется людская масса. Йеспер заказывает себе зеленый чай с медом и лимоном.
«Я, кажется, немного простудился», — говорит он сидящему напротив мужчине на несколько лет моложе него. Йеспер помнит его, это малыш Олле. Он учился на четыре класса младше. Йесперу он запомнился в основном своим блестящим талантом к фальсификации. Старшеклассники использовали его золотые руки для подделки разного рода подписей, и мальчишка неплохо зарабатывал — на всех этих дневниках с двойками и написанными красным замечаниями, нуждавшимися в родительской подписи. Теперь маленький Олле отпустил большие коричневые усы, и Йеспер делает из этого свои выводы. Олле копирайтер, усы снова в моде — в определенных кругах. В тех, где Сен-Миро, светоч нигилизма, считается своего рода экзотическим поэтом. Или, по крайней мере, считался два дня назад, когда страна, из которой произошли и Сен-Миро, и безумная мода на ретро-усы, еще не применила атомное оружие в другой стране.
— Ну, думаю, теперь с этой модой на нигилизм покончено, — замечает Йеспер вскользь.
Олле горячо соглашается:
— Да, надо было их сбрить, эти усы, я знаю… Понимаете, всё это свалилось на нас, как бомба… Простите за выражение, просто мы тоже…
— Да-да, это ужасно, — прерывает его на полуслове Йеспер. — Абсолютная трагедия. Почему ты мне позвонил, Олле?
— Я прочитал то объявление и долго думал. Понимаете, я по-настоящему пожалел об этом только после бомбежки.
— Что за на хер, Олле? Что происходит? О чём это ты пожалел?!
Усатому копирайтеру вдруг становится страшно при виде покрасневшего как свекла Йеспера. Дизайнер наклоняется к нему через стол. Олле прячет глаза, но его взгляд тут же перехватывает тигр-альбинос в глубине кафе. Хотя копирайтер частенько ходит сюда заводить новые знакомства, это жуткое чучело ему никогда не нравилось.