Затем она провела его к себе в дом и дала семь мер чанга, которые у неё были готовы.
Пока он пил, она спросила, нельзя ли ей позвать своих соседок, таких же старых вдов, как и она, чтобы они могли выразить ему своё почтение. Лама согласился, и чуть позже пришли старухи, каждая с кружкой чанга в качестве подношения Ламе.
Спустя некоторое время, изрядно опьянев, он подозвал хозяйку дома:
— Насколько сильно ты в действительности мне доверяешь? — спросил он её.
— Доверие моё безгранично, — услышал он в ответ, — если хочешь мою жизнь, — возьми её!
— Ты действительно отдала бы мне свою жизнь? — спросил Лама с особым упором.
— Я всё сделаю для тебя! — утверждала старуха. Зная, что её срок пришёл и что посланники Владыки Смерти заберут её не позднее как этой ночью, Друкпа Кюнле распорядился:
— Если ты готова к смерти, подними руки и покажи мне свои рёбра.
Она сделала, что ей было велено, а Лама выхватил стрелу и лук и выстрелил. Увидев, как стрела пронзила её насквозь, старухи заорали:
— Убийца! Убийца! Бежим! Бежим! — и разбежались во все стороны.
Позже собралась толпа соседей, и они стояли, растерянные и безмолвные. Один из них принялся ругать Ламу:
— Ты — подлый дикарь из Тибета! Убийца! Зачем ты убил эту безобидную старуху?
Остальные плакали и причитали.
— Он мой Лама, которому я безгранично доверяю, — прошептала лежащая на полу старуха. — Он — мой лучший друг. Не считайте его врагом!
И сказав так, она умерла.
Лама отнёс её тело в кладовку и положил на лавку; затем он опечатал дверь, наказав людям присматривать за тем, чтобы она оставалась заперта в течении семи дней, до тех пор, пока он не вернётся.
Однако через шесть дней домой вернулся сын старухи, и ему рассказали, как его мать приняла какого-то нищего из Тибета за Друкпу Кюнле и как тот, напившись, убил её и запер её тело в кладовке.
— Ах эти подлые тибетцы! — негодовал сын. — Они приходят сюда, требуя нашего гостеприимства, убивают своих благодетелей, и к тому же ещё запирают трупы их жертв, чтобы те гнили!
Однако стоило ему изломать дверь, как оттуда, к его удивлению, распространился приятный аромат, а мёртвое тело вплоть до большого пальца правой ноги превратилось в радужный свет. В этот момент вернулся Лама:
— А кха кха! Открыли дверь прежде срока, и из-за этого остался палец! — сказал он.
Несчастный сын онемел от неожиданности, а когда снова пришёл в себя, преисполнившись доверия, принялся благодарить Ламу.
— Благодарен ты или нет — это не важно, — сказал ему Лама. — Гораздо важнее то, что твоя мать находится теперь в Чистой Стране Будд.
Спустившись с долины Паро и шествуя и направлении индийской равнины, Лама проходил мимо дома, где справлялись поминки по старой женщине по имени Акьи. Родственники умершей заметили его, когда он проходил мимо, и пригласили выпить с ними.
— Приятно попить чанг в это жаркое время года, — сказал он и, не сходя с места, принялся запрокидывать кружку за кружкой. Когда он был совершенно пьян, ему сказали:
— Ты всё-таки святой человек, верно? После того, как ты теперь выпил так много чанга, ты определённо мог бы отнести труп на кладбище.
— Вы негодяи! — выругался он. — Я же всё-таки не какой-то нищий, что берётся за самую низкую работу. Разве вы не знаете пословицы: "Хоть и наелся досыта, я не потащу трупа, хоть и счастлив, не стану мять глину".
— Прости, — ответили они, — ты совершенно нрав. Но для старухи было бы большим счастьем, если бы ты помог ей в бардо[77].
— Ях! Ях! — сказал Лама. — Коли так, я позабочусь об этом. Ну, где кладбище?
Они показали в сторону верхнего края долины.
— Дайте мне палку, — велел он.
Взяв палку, он стал ритмично ударять по трупу, приговаривая:
И труп поднялся и, скрючившись и сгорбившись, пошёл перед Ламой, следовавшим за ним со своей палкой. Доковыляв до кладбища, труп сложил руки у сердца и поблагодарил Ламу за то, что тот указал ему путь к Освобождению. А затем лёг на землю, ожидая сожжения.
77
Бардо — промежуточное временное пространство между смертью и перерождением, между одной мыслью и последующей; в течение этого времени возможно достичь освобождения из круговорота перерождений.