Но несмотря на то, что Катти вроде бы удалось понять секрет обаяния Волчка, она так же, как и все остальные, не могла удержаться от улыбки, когда он улыбался ей, и ощущала тепло в груди, принимая его помощь. Казалось отчего-то, что остальные – не в счет, он видит здесь и ценит ее одну, он сумел разглядеть ее непохожесть на других, он знает, каково ей приходится, и сочувствует…
В душе Катти, истомленной одиночеством, начала зарождаться даже робкая надежда на дружбу. Особенно когда она сама рискнула пошутить и Волчок понял эту шутку, в отличие от Арды и кухарки, и ответил ей лукавым смешком.
Вечером он вымыл за нее посуду – заметив, что у Катти от усталости дрожат руки.
– Доверьтесь мастеру, – сказал, – уж я-то уберегу хозяйское добро! – как будто за целость тарелок опасался, а не помочь хотел.
– Спасибо, – от всей души ответила она и отправилась пересчитывать оставшиеся на завтра продукты, в который раз за этот день чувствуя себя согретой непривычным вниманием.
Своей надежды на то, что у нее может появиться друг, Катти на самом деле не осознавала. До той минуты, пока не услышала случайно, уже после закрытия трактира, обрывок разговора между новым работником и братом.
Разговор был – о ней.
«Веселая утка» считалась заведением приличным, для людей семейных, и закрывалась сразу после ужина. Шумных ночных гуляний тут не допускали. Подметать же после закрытия обеденный зал входило в обязанности Катти, поэтому, покончив с подсчетом продуктов, она, с метлой и совком в руках, туда и отправилась. Но войти не успела.
В узком коридоре между кухней и залом до нее донесся голос Волчка:
– Так сестра ваша замужем или нет? – и Катти, растерявшись, задетая этим неожиданным заглазным интересом к своей персоне, застыла перед дверью.
В ответ раздалось ворчание Корхиса:
– Как же, замужем! – и стукнула о стол пустая кружка. – Но, я тебе скажу, – продолжил брат, – дур таких еще поискать. Мало, что всем назло за последнего бездельника вышла, так муженек ее к тому же давно сбежал, может, уже и помер. А она нет чтобы к судье сходить, развод выправить да за другого, хорошего человека выйти, одно себе твердит – вернется!
Забулькало наливаемое в кружку пиво.
– Вот как, – протянул Волчок. – Сбежал, говорите?
– Девы лесные увели! – брякнул Корхис и захохотал. – Ох, умора, не могу… На этакое сокровище кому еще и польститься было?
– Девы? – переспросил Волчок.
Дальше Катти не слушала.
Кровь бросилась ей в лицо, опалила жаром. Попятившись обратно в кухню, бросив совок с метлой, она торопливо, словно убегая от кого-то, выскочила черным ходом в огород, разбитый позади дома.
В огороде было тихо и темно. Закат угас, и звездный ковер укрыл все небо, но луны, розово-оранжевый Факел и зеленовато-желтая Львица, еще не взошли. Терпко пахло цветущей крапивой, тянуло душистой сыростью от политых недавно зеленных грядок. Земля успела остыть, но каменные ступени крыльца, прогретые солнцем за день, еще хранили тепло, приятное для босых ног.
Бежать на самом деле было некуда.
Катти вернулась к дому и села, понурив голову, на крыльцо.
На глаза упорно наворачивались слезы. Сердце жгла горечь.
Надежда обрести друга, не успев толком зародиться, скончалась. Катти хорошо знала, что думает об ее умственных способностях брат, плоть от плоти трезвого, практичного Байема.
И вряд ли имело какое-то значение, что мог подумать, наслушавшись его, Волчок – чужой, посторонний человек, который через несколько месяцев уйдет, как и пришел, из ниоткуда в никуда. В большой мир.
Никому, ни здесь, ни в большом мире, нет дела до Катти Таум и ее горя. И пусть, ей не нужно ничьего сочувствия. Почему только Байем никак не оставит ее в покое… тихий, сонный Байем, всевидящий и недобрый к тем, кого он не в силах понять?
Жестокий Байем. Глухомань. С трех сторон – лес, укравший у нее Имара, с четвертой – прекрасное, равнодушное море.