Повторюсь, поначалу я понятия не имел, кем эти трое – мальчик, старик и таинственный человечек в кустах ( явно отсутствующий у Караваджо ) – доводятся друг другу, а когда подрос и узнал, вся эта история с закланием любимого существа во имя неопределенных предпочтений, помню, не вызвала у меня ничего, кроме ужаса и содрогания…
Итак, размышлял я, сидя в кресле, подобная греза, как явление девы во сне или наяву, могла бы со мной приключиться в пору канувшей в Лету юности, когда меня жгло и томило страстное желание любить.
Я не уставал боготворить моего доброго ангела Машеньку, и сама мысль о другой женщине, пускай и совершенной, представлялась мне абсурдной и невозможной, – однако ж…
Едва я уснул – она мне явилась!
Самое для меня удивительное – это то, что я совершенно не удивился, увидев ее в своем кресле – голышом, свернувшуюся калачиком и с тем же чуть насмешливым выражением лица, какое у нее было и наяву.
Я молчал.
И она молчала.
Я смотрел на нее с удовольствием и, кажется, не пытался скрыть восхищения.
Я по-прежнему не понимал, кто она и как оказалась посреди ночи одна у меня в кабинете; при этом меня не заботило, какую угрозу сулит мне ее появление: ведь она могла оказаться заурядной воровкой или даже убийцей; или в любую минуту могли появиться жена или сын – и я бы не знал, что говорить и что делать…
Тем не менее я был по-мальчишески рад, что мы с нею совсем одни.
Я молча подвинулся к стенке, освобождая для нее местечко на постели рядом с собой.
Мгновения не раздумывая, она нырнула в мои объятия и увлекла за собой в пучину наслаждения…
Не случись того, что случилось чуть позже, я бы мог, подобно царю Соломону, посвятить этому моему неожиданному и восхитительному любовному переживанию стихи или прозу, напоенные негой и страстью той фантастической ночи ( о, я бы, наверное, отыскал слова для описания нашего нескончаемого безумства – будь я, повторюсь, к тому расположен !).
Но вот уже ночь истончилась.
Светало, когда я, абсолютно без сил, в сладостной истоме откинулся на подушках и попытался перевести дух.
Сердце радостно билось в груди, впервые за долгое время я не чувствовал тяжести своего тела.
И самого времени!
Мне было легко, от меня отступили, казалось, все страхи и комплексы, я себе нравился, и я собой был доволен.
Меня уже не заботило, откуда взялось это совершенное существо, кто она и как вообще тут оказалась.
Я даже собрался было сказать ей про то, как мне с ней неожиданно прекрасно и удивительно, – но она меня опередила:
– О, мой возлюбленный муж, – прошептала она, – о, мой повелитель, мой бог!
– Я чего-то не понял, прости… – пробормотал я расслабленно.
– Не сейчас, мой любимый… – так же шепотом попросила она, приложив палец к моим губам. – Буду ждать тебя в пять пополудни у новой часовни, что в Свято-Даниловом монастыре. Придешь?
– Да… – неожиданно согласился я, камнем погружаясь в сон…
5
Поутру, едва пробудившись, я обнаружил возле себя Машеньку – на разворошенной постели.
«Вот так фокус, а где же… она?» – удивился я и едва удержался, чтобы не побежать искать по комнатам.
Возможно, мелькнуло в мозгу, она где-то тут притаилась…
Затем я покосился на Машеньку и живо представил, как она застукала нас спящими и что с соперницей сотворила ( о, я страшился предположить, что бы могла из ревности вытворить моя суженая !).
Целых тридцать два года мы были счастливы в браке и бесконечно доверяли друг другу.
Правда, бывало, она иногда ( без причины как будто ) мрачнела и делалась молчаливой; или вдруг начинала рыдать и сумбурно жаловалась на страх потерять меня и сына…
Я ее успокаивал как мог и даже клялся, что в нашей семье такое невозможно, и она тоже жалась ко мне и тоже меня заверяла в вечной любви ( но при этом еще и грозила кому-то всеми муками ада !).
Как будто что-то предчувствовала…
Признаюсь, я содрогнулся при мысли, что Машенька стала свидетелем моего предательства.
Что я отвечу, подумалось мне, когда она проснется и поинтересуется?..
И как я буду смотреть ей в глаза?..
В самом деле, действительно, я решительно не понимал, как со мною такое произошло!..
Машенька между тем безмятежно и сладко посапывала на моем плече.
Однако подумал, что попросту зря бью тревогу и ни о чем таком она не догадывается…
Возможно, подумал с надеждой, такого, чего-то такого – и не произошло…
А если все-таки допустить, что произошло, то все это мне лишь приснилось?..
«Не было, не было, не было! – возликовал я, боясь шелохнуться, дабы не потревожить покой дорогого мне существа. – Ничего-то, оказывается, не было!» – радовался я, как школьник, обманувший учительницу.
Я не мог сдержать слез и только благодарил судьбу.
«Господи, – повторял я про себя с великим облегчением, – уж пугай, если хочется, только не наказывай!»
Митя, кстати, не обнаружив нас в спальне, прибежал в кабинет и с ходу полез к нам под одеяло.
Наш малыш категорически отказывался взрослеть: в свои восемь лет он еще плохо говорил, нещадно коверкал слова, писался в кроватку, по ночам прибегал к нам в постель и жался продрогшим воробышком то к Машеньке, то ко мне.
Никакие увещевания вроде: «Митя, ты уже большой мальчик!» или даже запреты: «Митя, нельзя!» – не работали, он только крепче обнимал нас и бормотал в полусне, как он нас крепко любит.
Он был очень привязан к нам с Машенькой!
Фактически он больше ни с кем, кроме нас, не мог находиться; при встрече с детьми или со взрослыми он смертельно бледнел, запрокидывал голову и начинал задыхаться.
В три года врачи обнаружили у него редчайшую форму эпилепсии с пугающим названием «ego sum» ( с языка древних латинян буквально «бесконечно одинокий» !).
Как мне объяснили, при этом заболевании для индивида видеть себе подобных, тем более находиться с ними поблизости – пытка, по силе сравнимая с истязанием каленым железом.
Можно представить, как я испугался и пал духом!
Однако я взял себя в руки, полез в дореволюционную медицинскую энциклопедию и обнаружил, что этой болезнью страдали божественный пророк Моисей, великий философ Сократ, непревзойденный воин Александр Македонский и многие другие, менее известные в истории личности.
Соседство в ряду великих и знаменитых утешало только слегка…
По понятным причинам наш сын школу не посещал, учителя приходили к нам на дом, друзей и подруг у него не было – разве мы с Машенькой…
– Митя, сынок, ты мне грудь отдавил! – засмеялась счастливым смехом Машенька.
– Я испугался! – объявил Митя ( в отличие от меня, сколько я себя помню маленьким, он своих страхов совсем не стеснялся ).
– Да кто же тебя напугал? – воскликнула Машенька, тормоша его и пощипывая.
– Папа, приснилось, нас бросил! – залившись слезами, пожаловался Митя.
– Что? – удивился я.
– Что-что? – почти в тон со мной переспросила Машенька.
Я обнял моего малыша и крепко прижал к груди.
– Никогда тебя не брошу… – пробормотал я, напуганный его странным сном. – Никогда, никогда…
– Да папа нас любит, сыночек, да папа не бросит… – тоже, лаская его и целуя, уговаривала Машенька.
– Очень… правда… люблю… – шептал я моему малышу, не зная, чего тут добавить.
Я только представил тот ужас, что вытерпел Митя во сне, – и слезы сами собой хлынули из глаз.
Я готов был поклясться ему, что скорее сгорю, нежели его оставлю.
Ах, мне бы ему рассказать, как сильно я его люблю, – но слов не было, и я только бормотал: «Митенька… Митя… Митя…»
6
Я так долго и сильно его желал ( целых двадцать четыре года мы с Машенькой жили вдвоем !), что когда, наконец, он явился, я на три года словно онемел.