И подобные совпадения смерти совершенно не случайны. Жития святых отмечают их довольно часто[24].
“Праведники и по смерти живут”, — говорит Слово Божие. Мне неизвестны чудеса блаженного батюшки, но сила одного имени его — велика и по смерти. И все с тем же И. Ф.
Лет восемь спустя мне снова пришлось устраивать его на новое место. На этот раз — в том же городе Т., где и я служил тогда. Мы здесь встречались часто, не менее раза в неделю. И странно: редко было, чтобы мы не спорили и не раздражались.
— Да, я — всем лишний. Надоел всем. Жить не стоит. Брошусь в воду или под поезд. И вы не любите меня. Келейника своего П. любите больше, чем меня.
— Послушайте, И. Ф.! Ну что же я поделаю, если я такой дурной?!
— Да–а! Должны любить. Сами ученые, знаете.
— Но, по крайней мере, хоть не говорили бы о нелюбви моей: еще труднее от этого любить вас.
— Да, а вот батюшка о. Исидор любил.
— Да ведь батюшка-то был ангел, а я — человек; он — небо, а я — земля. Куда же мне с ним равняться?
— Нет, раз он связал нас, значит, вы должны любить. А вот вы не любите: лучше мне уйти от вас.
— Ну вот и уходите: на что я дался вам? Раз я — такой дурной, и в самом деле я плохой — так и ищите себе лучших.
— Да! Батюшка мне велел не уходить от вас до самой смерти.
— Ну, в таком случае уж терпите меня, а не ухудшайте дела постоянными упреками в нелюбви моей.
— Да, я знаю, что только один батюшка Исидор любил меня, — говорил уже тише И. Ф. — Если бы не он, мне бы и жить нечем было. Он только и держит меня на жилочке. А то бы покончил с собой.
Потом мы или мирились или прощались в раздражении. А через неделю повторялось что-либо подобное — о любви батюшки и о моей худости.
Так было до 1917 года… Приблизилась революция. Мне предстояло переселение на юг и дальше. Приходилось расставаться с И. Ф. на годы, а может быть, и до смерти? Кто знает… И угодник Божий позаботился о калеке: передал его в иные руки.
Однажды И. Ф. в очередное воскресенье пришел ко мне в приподнятом настроении.
— О. В.! — называет он меня. — Давно я собираюсь сказать вам… Я хочу жениться.
— Жениться? — удивленно спрашиваю я. — Да кто же за вас пойдет при вашем характере?
— Нашлась такая.
— Кто же — такое чудо?
— Работница с Морозовской мануфактуры.
— А она хорошо знает вас?
— Да, знает.
— Удивляюсь… Ну, попросите ее прийти ко мне, хоть подивиться.
А в то время мною были заведены акафисты с общенародным пением и проповедями. Ходили почти одни рабочие, работницы — вообще простые люди. Среди них была и невеста. Но я ее, как и других, лично не знал.
Приходит она… Девушка леn 30–35. Лицо самое обычное.
Но сразу видно, что — совсем тихая.
— Как вас зовут? — спрашиваю.
— Зовите меня Катя.
— Вы решаетесь выходить замуж за И. Ф.? А знаете вы его? Ведь у него характер очень трудный.
— Знаю.
— Как же вы решаетесь?
— Да уж очень жалко мне его. Ведь он всему свету—лишний.
— Но выдержите ли вы?
— Бог поможет.
— Ну, тогда Бог вас благословит!
“Такая тихая выдержит”, — думал я, глядя на эту добровольную мученицу.
Скоро они повенчались… Я был у них на обеде.
Наедине спрашиваю ее, как живут?
— Да что же? Разбушуется он, а я молчу. Он и стихнет.
Потом настала революция. Я переведен был в другой город[25]. Катя была оставлена о. Исидором вместо меня…
И несравнимо много лучше: она-то сумеет исполнять заповедь Божию о любви[26]…
Иной раз вспомнишь о Кате, и придет на память рассказ Чехова “Кухарка” (или вроде этого).
Одного пропойцу–попрошайку “действительный статский советник” отправил на свою квартиру дрова колоть. Тому это не понравилось… А кухарка, придя в сарай, говорит: “У- у, несчастный!” Заплакала, глядя на него, да дрова при нем все и переколола; а деньги от барина ему отдала. Так раз, другой, третий. Перестал ходить “бывший студент”, он же и “статистик”… Спустя года два он и барин встречаются у кассы Большого театра. Вспомнили один другого. Попрошайка прилично одет. “Получили место?” — “Да, получил”.
— Вот видите, что значит трудиться? Это я вас спас.
— Нет, ваше превосходительство: не вы, а кухарка ваша.
И он рассказал ему историю спасения — стыдно стало!
“Миша!”
Прошло уже много лет и после революции… В 1927 году мне нужно было поехать в один монастырь (в Сербии), где я хотел пожить в уединении. В монастыре были только — настоятель да иеромонах. И прислуга. Настоятелю, русскому архимандриту, видимо, не очень-то хотелось брать “на шею” лишнего человека, хотя я просил себе дать только запущенный, полуразвалившийся домик, обещая его даже отремонтировать за свой счет.
Спасо-Преображенский Валаамский монастырь
Паломники на корабле
На монастырской пристани
Монахи и трудники на рыбной ловле
Валаамский старец схимонах Никита
Иоанно-Предтеченский скит
Храм в Иоанно-Предтеченском скиту
Братия Валаамского монастыря во главе с игуменом Гавриилом
Свято-Троицкая Сергиева Лавра
Святые врата Лавры
Троицкий собор Лавры
Свято-Духовский храм
Вид Гефсиманского скита
Черниговский скит (пещерное отделение Гефсиманского скита)
Колокольня Черниговского скита
Спасо-Вифанский монастырь
“Там у меня сложено кое-что из припасов. Да и дорог ремонт”.
Невольник — не богомольник. Видно, нужно назад возвращаться. Пред прощанием сидим ужинаем при свете лампы… Разговорились, между прочим, об одном праведном монахе о. Макарии (Розанове). Одно время я даже жил вместе с ним у архиепископа С.[27] Тогда он уже был безнадежно больной — от белокровия. А скоро и скончался в Ялте. Это было смиреннейшее существо. Казалось, обидеть его никак невозможно! Он уж был как дитя, о коих сказал Господь: “…если… не будете как дети, не войдете в Царство Небесное” (Мф. 18, 3). Между тем, история его жизни была довольно сложная.
Он был лучшим учеником Рязанской семинарии. Но к концу семинарии — кажется, под влиянием близкого родственника — потерял веру. И потому, окончив семинарию, решил отправиться в Юрьевский университет[28], куда тогда разрешали поступать и семинаристам.
Но на пути его встретился блаженный батюшка Исидор. О конце жизни о. Макария и рассказал мне подробно о. настоятель. Оказывается, Бог привел его принять последнюю исповедь отца Макария в Ялте. А в разговорах частных батюшка рассказал ему и чудесный случай из своей жизни, определивший всю дальнейшую судьбу его.
Отправившись в Юрьев, Розанов остановился в Москве, осмотрел достопримечательности и отправился на Николаевский вокзал, чтобы ехать в университет. И не помню уж, чуть ли не в поезде, ему пришла мысль: