Среди причин, побудивших когда-то владыку взяться за перо и начать многолетний труд по составлению жизнеописаний современных праведников, нельзя не назвать и еще одну. Его, прекрасного рассказчика, уже за рубежом, в период “беженства”, с интересом слушали в разных аудиториях. Сам он в предисловии к “Оптиной” пишет: “Я многим рассказывал свои впечатления о монастырях и святых людях. И не раз слушатели просили меня записать мои воспоминания для пользы другим, которые уже не видели и даже не слышали о подобных предметах прошлого времени” (см. “Предисловие” к настоящему изданию). Эти “другие” — представители нового поколения эмиграции — остро ощущали нехватку той особой духовной атмосферы, которая существовала в прежней России. В воспоминаниях одного из участников Русского Студенческого Христианского движения Николая Зернова говорится: “Другим лицом, оставившим яркий след в Пшерове, был епископ Вениамин. Как метеор, он неожиданно на одни сутки появился на съезде, приехав из Прикарпатской Руси. Весь его облик, его рассказы о своей молодости и о жизни Церкви до революции перенесли всех в тот православный мир, который, как многие тогда верили, продолжал существовать под игом коммунизма”. (Н. Зернов Съезд в Пшерове и начало Русского Студенческого Христианского движения. // В кн.: За рубежом. Белград. Париж. Оксфорд. (Хроника семьи Зерновых) (1921—1972)/под ред. Н. М. и М. В. Зерновых. YMCA-PRESS. Париж, 1973.)
Трудно судить человеку о путях Промысла Божия, но, всматриваясь в некоторые обстоятельства жизни митрополита Вениамина, невольно задаешься вопросом: видимо, не случайно дано было ему “беженство”, вынужденный отрыв от родины, длившийся четверть века. Он очень тяжело переносил разлуку с Россией и всем существом своим стремился к ней. Но именно в этот период ему удалось собрать и сохранить многое из того, что на родине сохранить тогда было бы трудно.
Собранное и сохраненное за рубежом сокровище он приумножил в России. Даны были годы на это. А какие помощники посылались ему на жизненном пути! И “помогающая Александра”, о которой мы совсем ничего не знаем, и хорошо известная теперь православному читателю Надежда Александровна Павлович, и некто, тоже оставшийся неизвестным, — бескорыстный помощник, приславший митрополиту Вениамину пять рукописных тетрадей с записями о современных подвижниках.
Да, ему был дан от Бога талант рассказчика, дана была возможность получить прекрасное образование, даны были годы долгой жизни, Господь хранил его среди скорбей и испытаний. Талант рассказчика со временем развился в писательское мастерство…
Митрополит Вениамин был разносторонне развитым человеком. Любил классическую литературу, особенно — русскую, интересовался достижениями науки и техники, следил за происходящими в мире событиями, был интересным собеседником. “Культурный и общественный нигилизм”, свойственный некоторым неофитам, был совершенно чужд ему. Идеал, к которому стремилась его душа, был неизмеримо выше.
Православие, как живая жизнь, тождественно отражающая евангельское учение, воплощающая его в реальной действительности; Православие во всей полноте, с его вероучением и канонами, нравственными нормами, мистическим опытом и богатейшим святоотеческим наследием, богослужебным строем, с особыми отношениями, возникающими между людьми, со своими праведниками, светящими миру, — вот что определяло творчество владыки Вениамина, творчество, посвященное Богу и людям.
Алексей Светозарский
Предисловие[1]
Я многим рассказывал свои впечатления о монастырях и святых людях. И не раз слушатели просили меня записать мои воспоминания для пользы другим, которые уже не видели и даже не слышали о подобных предметах прошлого времени. А может быть, на мне лежит и долг благовествовать об этом, по слову Писания: “Сердцем веруется в правду, устами же исповедуется во спасение”[2] — и мне самому. А упоминаемые угодники Божии вспомнят пред престолом Господним о нас с вами.[3]
Прозорливый
Когда я был студентом Петроградской Духовной академии, на втором курсе, группа товарищей решила посетить известный Валаамский монастырь на Ладожском озере[4]. Среди них был и я. Очень много любопытного и поучительного увидел я там[5]. Но самое значительное — это был отец Никита[6].
О нем говорили, как о святом; а с этим словом у меня соединялось всегда (хотя это и не связано непременно) представление и о прозорливости. Без особой нужды, пожалуй, больше из хорошего любопытства, я и мой друг Саша Ч. попросили о. игумена монастыря — без разрешения которого ничего не делается в обители — посетить о. Никиту.
До Предтеченского острова нужно было плыть проливами, отделяющими группу островов, носящих общее имя Валаам; но в монастыре дано каждому островку свое имя. О. Никита жил на “Предтече”, то есть на островке, где был скит с храмом в честь св. Иоанна Предтечи. Этот скит считался одним из самых строгих и постнических: там скоромного не ели никогда; и только, кажется, на Рождество и Пасху давалось молоко немногочисленным насельникам скита. А в посты и все среды и пятницы — а может быть, даже и понедельники — не употребляли даже и постного масла[7].
Никогда не пускались туда женщины; но даже и мужчинам–богомольцам очень редко удавалось посетить “Предтечу”: не хотело начальство беспокоить безмолвие старцев–молитвенников; да и добраться туда не легко было: нужна была лодка, гребец, а люди в монастыре нужны для своих дел.
Но нам, как студентам-“академикам”, сделано было исключение: везти нас поручено было брату Константину, бывшему офицеру. Этому брату было тогда уже около 50–55 лет. И такой солидный монах должен был везти нас, почти еще мальчиков; но в монастыре все делается “за послушание”, и потому хорошему иноку и в голову не приходит смущаться подобными странностями. А скоро и мы освоились, узнав добродушие брата Константина. Дорогою мы немного помогали ему грести.
Другой монах, проводник, посланный познакомить нас с о. Никитою, был отец Зоровавель. Способный строитель монастырской жизни. Хоть он происходил из крестьян, но относился к монаху–офицеру с властностью, — впрочем, спокойною: о. Зоровавель был уже в сане иеромонаха и занимал начальственные должности в монастыре.
Тронулись мы по тихим проливам, среди гор и лесов, к нашей цели без волнения, скорее — как туристы, “посмотреть святого”. Светило июньское теплое солнце, по небу плыли редкие белые облака. Мы благодушно перебрасывались с монахами своими впечатлениями. И незаметно доплыли до “Предтечи”.
А нужно отметить, что и я, и Саша были одеты не в свои студенческие тужурки с голубыми кантами и посеребренными пуговицами, а в монастырские подрясники, подпоясанные кожаными широкими поясами, на голову нам дали остроконечные скуфьи, в руки — четки, даже на ноги дали большие монастырские сапоги, называвшиеся “бахилами”. Короче, мы, с благословения о. игумена, были одеты как рядовые новоначальные послушники. Это нужно будет дальше в рассказе. Но это совсем не означало того, что мы собирались идти в монахи, просто нам было приятно нарядиться оригинально, по–монашески. Это иногда делали раньше нас и другие студенты, коих обычно “баловали” в монастыре.
Оставив о. Константина в лодке, мы втроем отправились к отцу Никите.
Через несколько минут я увижу “святого”. Сначала мы заглянули около берега в крошечный “черный” домик, обитый черным толем, принадлежавший послушнику, тоже офицеру, и тоже Константину, — но молодому. В то время он был на Японской войне, где и окончил дни своей жизни. Сердце человеческое — тайна великая. И разными путями Бог ведет души…