Купили на деньги Ильи дешёвого вина, простеньких конфет и третьесортных сигарет. Алексей, хозяйски закурив, нарочито поморщился:
– Я привык к «Мальборо». Ну да ничего: на халяву, Илюха, и уксус, говорят, сладок.
Предложил сигарету Илье. Тот, обжигая пальцы, прикурил со второй спички, затянулся в полную грудь, следом закашлялся до слёз и хрипа, однако, ощущая омерзение к табачной горечи, тем не менее докурил сигарету до конца. В голове замутилось, спуталось; он подумал: «Вот и отлично! И к чертям всё и всех! Сейчас запою, или спляшу, как Лёха, или плюну в рожу вон тому мужику…»
Дверь в квартиру открыла показавшаяся Илье некрасивой и старой женщина. Он на мгновение встретился взглядом с её блёклыми чёрными глазами, и они его как художника поразили какой-то печальной прелестью. Ещё раз взглянуть в её глаза ему отчего-то стало совестно, а так хотелось.
Его удивил и отчасти обидел приём: эта женщина коротко, безучастным скользом и к тому же в полузевке, не отвечая на приветствие, посмотрела на гостей и, путаясь в непомерно широком заношенном халате, молчком вышла из прихожки, сумеречной, узкой, пыльной.
– Не дрейфь, – шепнул Илье, развалясь на диване, Алексей. – Вина тяпнет – развеселится… Э-э, приветик, Светик! – облапил он за коленки вышедшую из другой комнаты перекрашенную – «под усохший желток», даже поёжился Илья – молодую женщину. – Вот, привёл для Галины женишка, а она не обрадовалась.
– Женишок-то, Лёшенька, не из детского ли садика? – хохотнула невзрачная, толстоватая, но бойкая Светлана и тонкой форсистой струйкой выпустила изо рта табачный дым прямо в лицо Ильи. Илья вспыхнул и, как маленький мальчик, надулся. С вызовом упёрся взглядом в напудренное конопатое беспечное лицо насмешницы.
– Ой, батюшки: какие мы гневливые-то! – ещё раз пыхнула она дымом в лицо Ильи.
Уселись вчетвером за стол, неопрятный, в хлебных крошках и табаке, выпили; из закуски оказались только лишь купленные на деньги Ильи конфеты. Илья со второй рюмки захмелел так, что рот его вело и передёргивало глупой улыбкой, однако поднять взгляда на Галину он всё не насмеливался: она казалась ему солидной, сердитой «тётенькой». «Не учителка ли?» – не шутя подумалось ему.
Гремел магнитофон, Алексей и Светлана в обнимку танцевали. Илья и Галина сидели в молчании; она была бледна, а он – красен, и красен так, что багрово сверкали уши.
Илья не заметил, когда Алексей утянул свою хихикающую простоватую партнёршу в ванную, и снова испугался: он и эта унылая, непонятная, ужасно немолодая женщина – одни, вместе, и что-то теперь по-особенному и крепче объединяет их. Галина небрежно набулькала из бутылки вина себе и Илье. Выпили. И снова молчали, и говорить им было, понимал Илья, маясь самолюбием и неловкостью, совершенно не о чем. Ему казалось, скажи он что-нибудь – она засмеёт его, а то и одёрнет, пришикнет.
Она с холодным, неулыбчивым ликом «тётеньки» пригласила его потанцевать. Он неповоротливо топтался рядом, жалко пересохшими губами улыбаясь лицом книзу и не отваживаясь теснее приблизиться к ней, как и надо бы в танце.
Она неожиданно близко и, показалось Илье, вроде бы как коварно притянула его к себе:
– Ты, молоденький да молочненький, хочешь меня? Говори живо, не то передумаю.
– Д… да, – шепнул, точно кашлянул, он. В его груди омерзительно – он даже ощутил тошноту – омерзительно жидко затряслось, а пальцы стали меленько подрагивать, когда он с бо́льшим, чем до слов Галины, усилием коснулся тугой и тонкой её талии.
– Пойдём. – Она решительно и, похоже, властно повела его за руку, как маленького, во вторую комнату; плотно закрыла дверь, клацнула ключом в замке. – Что с тобой, Илюша? Разве так можно волноваться?
– Я не того… не волнуюсь, – просипел бедный, уже трясущийся Илья.
– Мне хочется побыть с тобой вместе, с таким чистеньким. Нет, нет: чистым, – тихо-тихо и с виноватой вкрадчивостью поправилась Галина, присаживаясь на край небрежно застеленной двуспальной кровати и значительно, но не ласково, понял Илья, заглядывая в его повлажневшие глаза. – Если ты ничего не хочешь – просто так посидим, поговорим о том о сём или помолчим, ладно?