– Как я ненавижу его! – Сокрушённо помотала головой: – Как я люблю его! Боже, кто может меня понять?
Она должна что-то предпринять! Изводиться – глупо! Его тянет к той женщине, но какие между ними могут быть интересы? Она, говорят, уже старая да к тому же некрасивая.
Вдруг в голове Аллы – почудилось ей – вспыхнуло. Она замерла, ощущая в теле то ли холод, то ли жар: вот, вот что она должна ему дать! Как же раньше-то она не догадалась?! Вот чем та ужасная женщина притянула его, а она, напротив, оттолкнула когда-то. О-о-о, теперь Алла знает, как следует поступить!
Она словно бы решила трудную, долго не дававшуюся задачу, и ей стало легко, даже чуть-чуть весело. Душа захмелела, закружилась. И Алле всё в её любви и ненависти к Илье представилось простым и понятным: получит-таки он то, чего хотел, и – будь что будет!
Она снова открыла рояль и радостными, но непослушными пальцами пробежала по клавишам, остановилась, стягивая внимание, и стала уверенно играть первую часть «Лунной сонаты». Ей показалось, что так одухотворённо и столь точно и правильно она ещё ни разу не исполняла эту великую, обожаемую ею сонату.
Заглянула в дверь Софья Андреевна:
– Алла, ты не дотягиваешь «до». Не мучай «соль». Что с тобой: сидишь в сумерках, за Бетховена придумываешь сонаты?
Софья Андреевна работала в филармонии, и с её мнением считались даже большие музыкальные знатоки. Алла, зная с младенчества, что мать не выносит и малейшего всплеска фальши в музыке, расстроилась, но отозвалась холодно:
– Ничего я не придумываю! Вечно вы что-нибудь сочините, – капризно повела она плечом, под «вы» неосознанно, но привычно подразумевая и отца.
– Что ты, Софушка? Алла отлично исполнила сонату, – вмешался Михаил Евгеньевич, в роскошном, цветастом, молодящем его халате входя, весь надушенный и до синевы выбритый, в комнату дочери. – Я даже телевизор выключил, чтобы послушать.
Софья Андреевна иронично и сжато усмехнулась мужу своим красивым, умащенным бальзамом лицом и, кажется, хотела сказать ему: «Пой, пой, соловушка, а точку в твоей песне как бы там ни было, а поставлю я».
Алла, скрывая ладонью невольную улыбку, наблюдала за матерью с отцом, но грустно ей думалось: хорошие, прекрасные они люди, её родители, как любят друг друга, однако сердца своей дочери они уже не понимают.
– Можно, я сбегаю к Илье? На минуточку.
– Ой, уже поздно! – с невинной, так шедшей ей театральностью в голосе и лице испугалась Софья Андреевна.
– Ну и что же такого! Ведь всего-то, мама-папа, в соседний подъезд перебежать.
Хотя обратилась Алла также и к отцу, однако в семье заправляла исключительно мать. Престарелый добряк Михаил Евгеньевич лишь покорно, но и влюблённо, другой раз самозабвенно смотрел на свою молодую красавицу жену и неизменно говорил то, что бдительно, но тактично ожидала она.
– Э-э, н-да, – позамялся он, – уже позднёхонько. Сидела бы дома, Аллочка.
– Что-то Илья перестал к нам наведываться, – заметила мать.
– Давненько я не видел его. Не заболел ли паренёк? – следом полюбопытствовал и Михаил Евгеньевич.
– Да, да, – обрадовалась Алла нечаянной подсказке, – он заболел. Надо проведать. Я полетела!
– Не задерживайся. На часок. Не более! – крикнула мать ускользнувшей в прихожую Алле.
– Я выйду встречать тебя в подъезде, – добавил и Михаил Евгеньевич, значительно поглядывая на жену: оценила ли она его стремление? Софья Андреевна знала, что для ответа нужно поощрительно улыбнуться мужу, и она улыбнулась.
Алла не застала Илью. Но Мария Селивановна зазвала девушку на кухню – отведать свежих булочек да «посекретничать» с ней.
– Что-то ты, Аллочка, какая-то худенькая и бледная стала… как и наш Илья, – тревожно, но и ласково всматривалась в её глаза Мария Селивановна. – Стольких детей подняли с мужем, однако горестей с ними не знавали: понятливые они росли, отзывчивые, хотя у каждого характеру хватало… И что такое с вами, с нынешними, творится! Ломает вас, корёжит. Мечитесь без толку, путаетесь. С жиру беситесь, что ли?.. Ой, что-то разворчалась я, старуха! Не обиделась, Аллочка?