Озябших, вымокших солдат, наконец, распустили по станциям.
Генерал, бегло, скользом осмотрев станции и коммуникации, пошуршав для порядку документацией, задержался недолго и, уезжая, пообещал капитану Пономарёву, что он лично и его рота непременно будут отмечены высшим руководством. И до тех пор, пока автомобиль с генералом не скрылся за леском, ротный, один – офицеры «улизнули» в тепло – под дождём и ветром, стоял выпрямлённо, едва не по стойке «смирно». «Из самого штаба армии жди, братишка, благодарность, – блаженствовала, но и наконец-то передыхала душа капитана Пономарёва. – От генерала!.. Ну, вот: кажись, жизнь начинает улыбаться и мне, простому русскому служаке».
И только так подумал, как к нему неверным, вроде как даже крадущимся шагом подошёл один из взводных и пришёптывающим, почти поскрипывающим голосом сообщил, что рядового Салова нигде нет. Внутри у ротного, показалось ему, что-то хрустнуло и оборвалось.
Искали, прошаривая ближайшие леса и балки, надрываясь голосами, всей ротой час, два, три, четыре, пять. Вымокли, вымотались, охрипли, обматерили промеж себя на тысячный раз и Салова, и ротного. Наступил вечер, следом – ночь с разошедшимся дождём, с холодом. Нет рядового Салова; и непогода не пригнала его к тёплым станциям. Пришлось капитану Пономарёву, не спавшему всю ночь, ранним утром доложить о чрезвычайном происшествии командиру батальона, и голос тоже срывался на пришёптывание и поскрипывал, будто в горле что застревало. А из телефонной трубки – так и такое, что проскребло по самому сердцу:
– В твоей роте, Пономарёв, чёрт знает что творится!..
И – ещё, и – ещё. Чего только не напомнили ему.
Поморщился одной щекой капитан Пономарёв, присдавил губы. Однако в голове стали бить молотки, в коленях ослабло, а горло вовсе перекрыло, не вздохнуть.
Через сутки об исчезновении солдата уже знали в штабе армии. В полк и в роту капитана Пономарёва наезжала комиссия за комиссией: не обижают ли солдат, исправно ли кормят, сколько спят они, какое обмундирование на них, – сколько ссы́пали вопросов на бедную голову капитана Пономарёва! В конце концов вместо благодарности за учение он получил выговор с унизительными внушениями.
Капитан Пономарёв был добрым и в общем-то душевным человеком, но теперь его сердце словно бы подменили. Как он был зол! Как ему хотелось отмщения!
– Я лично верну в полк этого негодяя и с треском отдам его под суд! – в канцелярии возмущался перед своими офицерам ротный.
– Рядовой Салов опозорил роту, батальон, полк! – каждый день по нескольку раз вспоминал обиду капитан Пономарёв перед строем солдат. – А казалось бы, чего ему, паршивцу, не хватало: накормлен, обут, одет, сон восемь часов, – всего через край для нормальной жизни. Ну, случались какие-то пустяковинки, но не вечно же им быть – каких-то два годочка…
– Эх, попадись он мне – выпорю, как отец! – шипел сквозь зубы капитан Пономарёв уже наедине со своей душой.
Хотел так капитан Пономарёв: утречком пассажирским поездом приехать в нужный районный городок, тотчас же самолётом – в Говорушу, на родину рядового Салова. Хотел, чтобы получилось одним духом, внезапно и грозно, – как у военных и должно быть. За два денька управиться надо – и назад: ротных дел – страсть сколько. За шкирку беглеца – и назад. Однако судьбинка снова обошлась с ним по-своему – только лишь к ночи он добрался до районного городка: железную дорогу ремонтировали, поезд часами стоял или тащился. Потом – пешком до аэровокзала: «Ничего, марш-бросочек. Не привыкать!» Плутал в потёмках по каким-то кривым неосвещённым улицам и заулкам, брёл по колким кустам и хваткой траве, по огородам даже, упираясь в заборы и нарываясь на цепных псов. «Ни людей, ни машин, ни огоньков. Не город – дыра!» Лишь на заре выбрел, в конце концов, к аэропорту, к самым заокраинам городка. На дверях вокзала, скособоченной бревенчатой избушки, – увесистый амбарный замок. «И где такой отыскали!» С раздражением и досадой узнал капитан Пономарёв, что самолёты в посёлки Тофаларии не летают уже двое суток, потому что погоды нет. Рывками укутался в свою офицерскую плащ-палатку, завалился для сна на скамейку; скрипел шепотком, будто песок пережёвывал: