Он запретил себе подходить к «обезьянке» ближе чем на шесть футов.
Другой выход?
Вряд ли.
Зуб за зуб.
— Что вы делаете — изучаете нас? Ставите очередной эксперимент? Мол, выключит или не выключит? — Он подошёл к самому краю и направил луч фонаря на блестящие грани зала, похожего на собор.
— Не понимаю, что у вас на уме. Зачем вы пришли сюда? Почему не можете просто уйти и оставить меня и мою семью в покое?
Можно поставить точку: эта замечательная сентиментальная фраза достойна того, чтобы завершить ею жизненный путь. Хватит болтовни, поклялся он. Но не сдержал слово. Лучше нарушить незначительное обещание, если это поможет сохранить верность великой клятве.
— Так отчего бы нам не поговорить? Я не собираюсь выключать таймер. И я не выдам ваших тайн. Поговорите со мной, покажитесь во всей своей красе.
Пять минут.
— Я слышал, что вы летели через вселенную — от звезды к звезде. Вы — часть машины, которая пожирает миры. Так пишут в газетах. Люди теряются в догадках. Неужели вам не интересно, что бы мы подумали, что бы я подумал, если бы узнал правду? Поговорите со мной! Дайте мне за что-нибудь уцепиться! Какой-либо повод для размышлений. Я не трону переключатель! Бомба взорвётся!
А если нет?
Вдруг ему придётся провести здесь несколько недель, медленно умирая от жажды, погибнуть напрасно, если инопланетянам удастся обезвредить бомбу? Не обрекут ли они его на голодную смерть, чтобы наказать за покушение.
Три минуты.
— Я мертвец, — сказал Роджерс и понял, что так тому и быть.
Он обречён. Ему не спастись, не уйти от чувства долга, не отречься от убеждений. Эта мысль успокоила его. Он прошёл через «переднюю» и сел, болтая ногами над бездной.
— Ну что ж, где свет? — спросил он. — Покажите ваш маленький красный огонёк!
Он даже ничего не почувствует. Ничего не услышит, ничего не увидит.
Одна минута.
Замёрзшие согреваются снова
А кролики сами прыгают в пасти волков
Господь не покидает нас в несчастье
Я всё ещё мыслю
Но мне легко и спокойно
Я знаю как ничтожен и нерешителен
Я
В шести милях от Фантома сенатр Джилмон взял бинокль у лейтенанта и внимательно посмотрел на чёрную глыбу. Сектанты разбрелись по пустыне, большинство — достаточно далеко от Территории, но некоторые всё же прятались поблизости за крупными камнями и пепловыми валунами. Сенатор не знал, сколько фанатиков останется целыми и невредимыми.
— Он не выходит, — сообщил лейтенант, снимая наушники радиотелефона. Наблюдатели не видели, чтобы Роджерс покинул туннель.
— Не пойму, что случилось? — заволновался Джилмон. — Он установил… это?
Лучи красного ослепительно яркого света выстрелили из фальшивого пеплового конуса, и пустыня озарилась маленьким солнцем. Огромные чёрные куски взвились в воздух и, разрываясь на фоне огненного шара, полетели на землю. Они оставляли в небе дымящиеся следы. Шум — скорее зловещий, чем громкий — наступал стеной. А за ним над кустарников, песком и камнями просвистел ветер, поднимая пыль. Люди с трудом держались на ногах.
Пыль рассеялась мгновенно, и они увидели высокое тонкое облако, похожее на столб, удивительно ядовитого жёлто-зелёного цвета с вкраплениями алого, розового и красного.
Лейтенант рыдал.
— О, Господи. Он не выбрался. Боже! Какой взрыв!
Сенатор Джилмон, слишком потрясённый, чтобы сказать хоть слово, решил, что плохо понимает происходящее. Но лейтенант понял все, и лицо его блестело от слёз.
Осколки камней, стекла и металла падали ещё в течение десяти минут. Вся пустыня в радиусе десяти миль от эпицентра взрыва была покрыта ими. Ещё дальше разлетелись куски поменьше.
Они сели в машину, переждали град шрапнели, а потом направились в центр дезактивации в Шошоне.
Связь между Подневольными понемному начинала налаживаться. Артур чувствовал, что Сеть с каждым днём работает лучсше. Это и радовало, и печалило: время, отведённое на жизнь рядом с Марти и Франсин, истекало.
Если жена не в состоянии принять то, что произошло, он вынужден продолжать своё дело один.
Артур не знал, как Франсин отнеслась к его откровенному рассказу. Но однажды он случайно подслушал её разговор с Марти. В то утро он только что закончил тщательный осмотр их большого автомобиля с багажником и вытирал руки бумажным полотенцем на пороге кухни.
— Папа должен будет очень много работать, — услышал он голос жены сквозь приоткрытую дверь. Артур остановился, комкая полотенце в руках.
— Он уедет? — спросил Марти.
Артур не видел их, но догадался, что Франсин стоит возле мойки и смотрит в середину кухни на мальчика.
— Он занимается очень важными делами, — сказала она, так и не ответив на вопрос сына. Очевидно, не знала, что сказать.
— Он больше не работает на президента. Он сам говорил.
— Правильно.
— Я бы хотел, чтобы он остался дома.
— Я тоже.
— Он что, поедет куда-то без нас?
— Я не понимаю твой вопрос, Марти.
— Он уедет, когда Земля начнёт взрываться?
Артур закрыл глаза. Полотенце давно превратилось в его руках в тугой бумажный шарик.
— Он не собирается бросать нас. Он просто… работает.
— Зачем работать, когда все скоро кончится?
— Работать надо. Мы не знаем правды. Кроме того, он работает, чтобы… жизнь продолжалась. — Дрогнувший голос жены заставил Артура смахнуть слезу со щеки.
— Мистер Перкинз утверждает, что мы вряд ли чем-нибудь поможем себе.
— Лучше бы мистер Перкинз занимался с вами математикой, — резко заметила Франсин.
— Папа напугался?
— Надо говорить «испуган».
— Да. Испуган?
— Не больше, чем я.
— А что же он может сделать?
— Пора везти тебя в школу. Где папа?
— Ма-а-а-мма! Он может?
— Он работает вместе с… некоторыми людьми. Они надеются, что у них что-нибудь получится.
— Я расскажу мистеру Перкинзу.
— Не рассказывай ничего мистеру Перкинзу, Марти. Пожалуйста.
Артур потоптался возле двери, стараясь, чтобы жена и сын услышали его шаги, и вошёл в кухню. Он бросил то, что осталось от бумажного полотенца, в мусорную корзину под мойкой. Марти смотрел на него широко раскрытыми глазами. Мальчик крепко сжал губы и втянул их внутрь.
— Всё готово?
Они кивнули.
— Ты плакал, папа? — спросил Марти.
Артур промолчал, отвернувшись.
— Мы одно целое, правда, любимый? — сказала Франсин.
Она обняла мужа и жестом подозвала Марти. Мальчик уже вышел из того возраста, когда признают нежности, но всё же подошёл к родителям. Артур встал на колени, одной рукой обнял Франсин за талию, другой притянул к себе сына.
— Так и есть, — проговорил он.
Сведения, которые получал Артур, напоминали короткие стенографические сообщения. Они шли потоком схематических изображений, обрывков разговоров (причём, иногда голоса звучали отчётливо и выразительно, иногда тихо и монотонно, а временами он воспринимал их не слухом, а каким-то другим способом) или воспоминаний. Воспоминания о событиях, очевидцем которых он не был, просто жили у него в голове и влияли на его планы и действия.
В тот вечер, когда он лежал в постели рядом с Франсин, а дождь снова барабанил по крыше, он знал, что:
Лерман, Маккленнан и Роттерджек встретились с президентом и доложили об уничтожении калифорнийского Фантома. (Роттерджек тоже был Подневольным).
Президент выслушал информацию — говорил, в основном, Роттерджек — и не сказал ни слова, а просто затряс головой и замахал на посетителей руками, прогоняя их.
Он видел:
Советский турист из Самарканда (Артур не понял, женщина это или мужчина) наблюдает, как горят хвойные леса Зеравшанского хребта и как густые белые клубы дыма поднимаются над альпийскими лугами.
Обширные районы Нью-Йорка (Куинз и Бронкс), Чикаго и Нового Орлеана в огне. Пламя никак не удаётся погасить. Большая часть Токио уничтожена в результате четырёх пожаров на прошлой неделе. Горит Пекин.