– Вон оно как! – удивился охотник. – Это, значит, зря я жизнь прожил? Ну и ну! Про пауков, честно скажу, не знаю, не слышал. Только сомнения меня берут. Как же они в таком случае свой род продолжают? Только если повезет случайно самку встретить, или они их на ощупь ищут? Что-то ты, батюшка, загнул. Во всей природе, что у нас, что в пустыне, что в Америке, самка о себе знать дает в нужный период. Подзывают они самцов, но все по-разному. Кто запахом, цветом, а кто звуками.
– Насчет самок я не уверен, – согласился отец Василий со смехом. – Там в этой статье не уточняли. Может, в период размножения самки как-то и дают о себе знать. Хитер ты, Матюшин, уел меня с пауками!
После третьей ночевки охотник решил, что пора и домой возвращаться. Путь для этого он выбрал трудный, но зато последний день их путешествия он легко прошел бы его на плоту, которым охотник хотел сплавиться до Лены. Если уж ощутить природу во всей красе, то как не пройти и по таежным рекам?
Однако не успели отец Василий с Матюшиным далеко уйти после последней ночевки и завтрака, как охотник вдруг стал хмуриться и крутить носом.
– Ты что, пожар учуял? – поинтересовался священник.
– Нет, пожаров в этих местах не бывает, слишком влажная здесь тайга.
– Слушай, а теперь и я чувствую. Воняет чем-то. Может, медведь сдох?
– Это не медведь, – ответил охотник, лицо которого стало напряженным. – Это запах человеческого разложения.
– Кто же… – начал было отец Василий и опомнился.
Беда могла случиться и с охотником. Мог потерпеть крушение, к примеру, вертолет. Хотя звуки крушения вертолета, как и звуки его мотора, они давно бы уже услышали.
– Пошли, – наставительно сказал Матюшин, как будто продолжал учить своего спутника законам таежной жизни. – Надо смотреть. Если беда, то сообщать надо, а тело похоронить. Плохо, если хищник попортит.
Стараясь не отклоняться от направления, Матюшин выбирал путь к источнику запаха. Приходилось сильно петлять, а местами просто пускать в ход топор, чтобы пробиться через зеленую стену зарослей. Отец Василий удивился, что с приближением к месту он не чувствует усиления запаха. Скорее всего, это чисто психологический эффект. Для большинства людей запах разлагающегося человеческого тела является стойким запахом, от которого трудно избавиться. Даже когда покидаешь это место, то запах ощущается как бы в памяти, и человек считает, что продолжает его ощущать.
– Мокрая зола, – пробормотал Матюшин.
– Что? – не понял отец Василий, продираясь через густой кустарник, раздвигая руками тонкие ветви деревьев и ныряя под толстые.
– Костер там разводили, – пояснил охотник, – мокрой золой пахнет. Сутки или двое как разводили.
Наконец впереди показалась неприметная низина, в которой журчал ручеек. Часть низины была устлана мелким щебнем, поэтому растительность внизу была не такой густой. Темное пятно – остатки большого костра, множество наломанных березовых ветвей и лапника, остатки сушняка, который жгли в костре. Вот и вся картина пребывания здесь человека.
Шурша ногами по мелким камням, охотник сбежал в низину первым. Судя по тому, что он не осторожничал, людей поблизости не было. Отец Василий спустился следом и сразу почувствовал запах крови, горелого мяса и трупный запах. Он не смотрел в ту сторону, где Матюшин отбрасывал наваленные кучей ветки, он сразу вдруг все понял. Слышал он уже о таком, когда служил в спецназе внутренних войск, хотя самому таких следов видеть не приходилось.
– Ай-ай-ай, – покачал головой охотник, – как же это могло произойти? Даже подумать страшно. В голову всякие ужасы из книжек лезут.
– Это на самом деле, Матюшин, – ответил ему отец Василий, подходя и становясь за спиной. – То, на что ты подумал, было здесь на самом деле.
– Что же это за люди такие? – не верил своим глазам старый охотник.
– Это уголовники, Матюшин, – ответил священник, хмуро глядя на человеческие останки, которые тот раскопал среди сучьев. – Которые сбежали из колонии. А этот называется «консервы». Они специально подговаривают бежать с собой кого-нибудь из молодых и упитанных, когда знают, что идти придется очень долго в безлюдных местах. Потом его убивают и несколько дней питаются его мясом.
– Это же людоедство!
– Именно, – холодно ответил священник, – именно людоедство. Вот тут у них и кончились припасы. Здесь они его убили, а тут жарили на костре мясо. Теперь они ушли дальше, а часть прокопченного мяса взяли с собой. Видишь, вон и ботинки зэковские разбитые валяются. Кто-то свои бросил, а его, которые покрепче, надел. И одежду всю забрали. По ночам здесь очень холодно. А майка и трусы казенные, все это мне хорошо знакомо.