— Хатхуа! — послышалось за ним.
Тот привстал в стременах и обернулся.
— Хатхуа! Я научу моих мальчиков молиться за тебя.
— Научи их быть добрыми джигитами, чтобы они не позорили рода своей матери.
— Хатхуа! Вражда не вечна… Сестра будет молить тебя о мире.
— Нет, не может быть мира между нами. Аллах видит, — нет зла против тебя в сердце моем. Но она, — урождённая княжна, из рода правителей Кабарды, забыла всё и стала женой простого елисуйца.
И бесконечная гордость прозвучала в голосе кабардинского князя.
— Ведь я взял её силой. Что же она могла делать?..
— Что?.. В роду Хатхуа об этом не спрашивают. Когда, нет силы, — есть смерть. Она могла умереть и осталась жива, чтобы варить бузу и молоть просо простому лезгину… Нет, Курбан-Ага, не может быть мира между нами. Прощай!
И, уже не оглядываясь, князь поехал вперёд по рубчику карниза.
Теснина ещё гремела эхом недавних выстрелов, Где-то далеко, далеко внизу они повторялись глуше и глуше. В тумане, который курился из её разверстой пасти, уже исчезла лошадь с кабардинцем. Курбан-Ага повернулся, вынул ружьё из чехла опять, и, опираясь на его дуло, пошёл по тропинке…
Лезгины были все в сборе и готовы к походу. Увидев князя на лошади Курбан-Аги, они крикнули ему:
— С победой, князь, с победой!
Но он мрачно отмахнулся.
— Елисуец остался жив.
— Как! — воскликнул Ибраим и рванулся было вперёд.
— Постой… Я оставил ему страх.
— Ты пощадил его… Ты, значит, забыл, что такое суд Божий?
— Мне было знамение.
И он рассказал, как змея освободила сокола от горного орла.
Старик лезгин подъехал.
— Ты хорошо сделал, сын мой… У врага обрезаны когти теперь. Он у русских будет после нас; Аллаху угодно, чтобы отвага соединялась с милосердием. Ты поступил хорошо, сын мой… Хорошо! Это был истинный суд Божий, ибо одно из девяносто девяти свойств Господа — милость!..
1902