Тут уже солдаты взбодрились, засуетились, и от замешательства их и следа не осталось. Сразу деловитость появилась у них, им провиант с овсом ещё вынести и погрузить нужно, так ещё и дом разграбить, а дом-то у повешенного был хороший, там всякое нужное может оказаться. А молодой солдат, который только что запрягал кобылку в телегу, сразу поинтересовался у командира:
— Господин, — он кивнул на сидящих возле забора и всё ещё рыдающих по повешенному женщин. — А с этими что?
Волков, конечно, понял, о чём спрашивал солдатик и разрешающе махнул рукой:
— Берите, берите.
Тут уж некоторые солдаты и дела побросали; две женщины, что сидели возле повешенного, сразу поняли, о чём тут разговаривали пришлые злодеи, так как крепкие руки схватили их за волосы и повалили на землю, и женщины снова заорали, да так, что во всей деревне слышно было. Кричали они от ужаса, так как солдаты деловито стали освобождать женщин от одежды. Одежда в таких делах только мешать будет. Женщины вцеплялись пальцами в свои юбки и орали, но люди, что творили с ними насилие, в этом деле были опытны. Чтобы не сильно кричали и сопротивлялись, солдаты били несчастных по щекам, а сами рвали на них одежды, где надо, резали юбки своими кинжалами, пока не освободили женщин от всей одежды, даже чулки полотняные, и те стянули, оставив их абсолютно нагими. Посмеивались при том:
— Да будет тебе кочевряжиться, будет, ещё, может, и понравится. Вот так все поначалу орут, а потом, глядишь, и прижилась какая в обозе, пристрастилась к лёгкой солдатской деньге да дармовому винцу, потом и не выгонишь.
Пока одни солдаты, разложив на земле подвывающих баб, с удовольствием и шутками насиловали их, другие деловито обшаривали дом, выкидывая в окна и вытаскивая в двери всё, что имело ценность. Отрезы материй, не старую обувь, овчинные тулупы и безрукавки, перины, выносили медную посуду, тащили сундуки с одёжей. Нашли там и домовую казну. Без малого сто монет серебра.
Видит Бог, Волков всего этого не хотел, зачем ему грабить мужицкие дома да глядеть на голых мужицких жён, когда у него целые обозы с серебром, а в лагере его ждёт настоящая принцесса, которая, честно говоря, красивее этих скулящих деревенских будет. И красивее, и желаннее. А тут все дела побросали и накинулись на этих баб, как будто никогда бабьего тела на видели.
«Время теряем. Овёс ещё в мешки сложить надобно, а они бабьи подъюбники из дома носят!».
Но теперь солдатам нужно было дать время, хотя бы полчаса на всё. А тут ещё одну бабёнку в доме нашли, под кроватью пряталась, помоложе первых двух. Ту самую, что недавно на солдат орала, за отца вступаясь. Её из дома выволокли и под истеричный визг стали раздевать. С ней не возились, солдат и арбалетчик, смеясь, словно то весёлая забава, одежды с молодухи сорвали очень быстро. Тело у неё было сильное, красивое и манящее. Она отбивалась немного и орала что есть силы, но её, взяв за растрёпанные волосы, уже повалили прямо у крыльца дома, вниз лицом; арбалетчик придавил ей голову к земле, а солдат стал пристраиваться к ней сзади.
Женщина всё ещё пыталась кричать, но люди генерала лишь посмеивались.
— Ты глянь, как заходится! — удивлялся солдат упорству девицы. — Устала уже, а всё равно орёт.
— Ничего, ничего, пусть покричит, пусть, лишь бы не обгадилась, — отвечал ему товарищ.
— А что же, бывало такое?
— Бывало, бывало, — уверял его арбалетчик, — и это у них от страха. Или от злобы, или чтобы отстали от них.
Им явно было весело, про все дела, что надобно делать, люди за забавами своими позабыли.
«Нет. В полчаса точно не уложимся».
Волков вздохнул и поехал посмотреть, много ли овса осталось в конюшне, а как проезжал мимо телеги, в которой валялся свинарь Ёшка, так тот вдруг встрепенулся, как от сна, и заговорил с ним, причём в голосе его были слёзы:
— Что, враг, радуешься, поди?
И Волкову вдруг стало забавно, и он жестом остановил Кляйбера, который хотел было ожечь старика плетью: не нужно. И сам спросил у того:
— Чего же мне радоваться?
— Сынка моего повесил, вот что! — почти прокричал свинарь. — Снох моих зверью своему отдал, и дочь невинную… вон… рвут её выродки твои… Дом мой грабишь…
— А ты когда кровь людскую лил, ты на что рассчитывал?
— На то-о! — заорал старик в ответ. — На то, что я виновнее! Я виновен, так с меня и спрос, почто детей моих тиранишь, они в чём виновны?