«Странное дело, я никакого зловония не чувствовал, когда паж был рядом, наоборот, он пах духами. Да и из людей моих тоже никто за мальчишкой вони не замечал», — размышлял барон, слушая рассказ принцессы.
— О, — продолжала она. — Как их взбесил мой отказ сесть к ним за стол! И тут уже графиня была уязвлена… Ей не понравилось, видите ли, моё высокомерие… Мерзкая, мерзкая тварь… Вы не поверите, господа… Графиня стала вести себя неподобающе… Вскочила и стала шипеть на меня… Да, господа, именно шипеть, разинув пасть… Широко разинув… Тут уже я точно знала, что это всё слуги сатаны… Все, все они тут слуги сатаны… Пальцы графини скрючились от злобы и стали комкать скатерть на столе, рвать её, и стаканы с вином опрокидывались, тарелки сдвигались, но она, выпучив глаза от ярости, всё шипела на меня. А когда не шипела, так начинала визжать, в визге находя слова, выговаривала мне, что я спесива и заносчива и что за спесь свою я поплачусь. И я сказала ей о том, что она ведёт себя неподобающе. Сказала, что по укладу и статусу я её сеньора и чтобы она не забывала об этом. И муж стал графиню успокаивать, а я случайно услышала, когда эта тварь прекратила визжать, как мерзкий паж, глядя на меня со злостью, произнёс тихо: как жаль, что с неё нельзя содрать кожу. И засмеялся. Захихикал премерзко.
Тут фон Готт сжал свои немалые кулаки и, закатив к небу глаза, вопрошал с жаром:
— Господь, отчего же ты не дал мне прикончить эту зловонную гниду, зачем отвёл мою руку?
— Да, всё-таки надо было его скинуть с балкона, — согласился с ним старший оруженосец. — Посмотрел бы я с удовольствием, как он шмякнулся бы об камни.
Волков же промолчал, он понимал, что этот вопрос фон Готт мог смело адресовать ему. Впрочем, генерал не был провидцем. Кто ж мог знать, что за нечисть окажется у него в руках. Теперь бы он, не задумываясь, отправил «пажа» на костёр. Но за мыслями о нечестивцах и кострах у него постепенно стал формироваться один вопрос, но пока он не спешил его задавать. Он слушал удивительный и страшный рассказ маркграфини. И та продолжала:
— Эта тварь всё бесновалась, хоть её подлая подруга и пыталась её успокоить, тянула за одежды, уговаривала её… И тогда граф сказал, чтобы меня увели, что мне приготовлены комнаты. Я спросила его: где мои дамы, где мои служанки и слуги? Сказала, что мне нужно переодеться после дороги, а он так нагло мне ответил, чтобы о дамах я больше не беспокоилась, что они уехали, и слуги мои отпущены, а у меня теперь будут новые служанки. И тут я увидела этих монстров. Две бабищи с кривыми мордами, видно, они были сестры… А ростом, — она взглянула на Волкова, — они были выше вас, барон, и в плечах вам не уступили бы. А ещё они были грубы… — её лицо вдруг как бы заострилось, а глаза сузились так, как будто женщину накрыла волна жгучей ненависти. — Это были не служанки, это были тюремщицы. Я не знаю, какие были у них настоящие имена, но прозывались они меж собой Жожа и Гошпа; я сразу поняла, что это за служанки — стоило мне замешкаться по дороге, так они меня толкали в спину, и толкали так сильно, что иной раз мне с трудом удавалось устоять на ногах. А один раз в шее и спине случилась ломота от одного такого толчка. А ещё они глядели, как я ем, и одна из них всегда была при мне или сидела за моею дверью. Всегда следили за мною. Они заставляли меня есть и обещали, если я вдруг начну упрямиться и перестану есть, то они будут проталкивать мне еду в горло пальцами. У меня забрали почти весь мой гардероб, несколько сундуков одежды, все мои украшения, — всё с тем же злым прищуром и недобрым выражением лица вспоминала маркграфиня.
В иной раз Волков бы посмеялся над этими сундуками, но сейчас ему было не до смеха. Он стал понимать… понимать, что ублюдки Тельвисы, сидя в этой своей горной дыре, никогда, никогда бы не посмели захватить принцессу, владелицу целой земли, земли притом богатой, никогда бы не посмели так себя вести, не имей они на то одобрения какого-то покровителя. И покровителя высокого. И тут, чтобы быть уверенным до конца, он задал ей вопрос: