Но эти его мысли прервал Кляйбер.
— Хороших тряпок у нас на верёвки не осталось. Осталась одна гниль. Начинаешь вертеть её — она рвётся, — он, сидя напротив, поднял кусок материи, что был тут же, и показал его генералу. — Вот, труха! — кавалерист начал скручивать ткань руками и показывать, как в ней рвутся нитки. — Вещь никчёмная. А нам надо бы ещё немного.
Волков взглянул на то, что у них уже было: новая, крепкая на вид, хоть и не очень толстая верёвка была сложена у стены. А Кляйбер, закинув в рот последний кусок своего хлеба, продолжал:
— Ежели исподнее своё снимем да пустим его на полосы, то должно хватить. Там нам нужно-то малость, два аршина… Как раз чуть до земли останется. Там и спрыгнуть можно будет.
Все уставились на него, фон Готт даже жевать престал.
— Исподнее на полосы пустить? А потом что? Гамбезон прямо на голое тело надевать?
Вопрос был на самом-то деле не такой уж и праздный. Чувствовать грубую ткань стёганки на разгорячённом в такую жару и мокром от пота теле на протяжении целого дня — удовольствие, мягко говоря, не самое большое.
— А что же делать? — Кляйбер закинул в рот последние крошки отведённой ему еды и взял кувшин. Аккуратно, чтобы не пролить ни капли, стал наливать из него воду в гнутую чашку. — Верёвки до земли не хватает пяти аршин… — он налил себе воды и прежде, чем выпить её, закончил, покачав головой, как бы сомневаясь: — Пять аршин многовато будет; если с такой высоты прыгнуть — лытки можно поломать, — и так как никто ему не возразил, он выпил воду и закончил: — А со сломанными лытками опосля валяться до утра и ждать, пока холопы колдунов тебя сыщут — оно дело невесёлое. Да уж…
Все расположились, можно сказать, у ног Её Высочества, так как она одна восседала на скамеечке, а Волков, его оруженосцы и кавалерист сидели на полу вокруг расстеленной небольшой скатерти, на которой лежала еда. И генерал прекрасно видел, как из-под юбки маркграфини на полпальца выбивается край отличной полотняной нижней рубахи. Также и на рукавах и по груди её торчала поверх платья крепкая и почти белая материя.
«Кляйбер, мерзавец, неспроста завёл этот разговор. Отдавать исподнее всякому воинскому человеку, да ещё в такую жару, — дело неприятное, потрёшь себе всё везде уже к концу дня. А вот забрать нижнюю рубаху у принцессы… Он специально завёл этот разговор сейчас. Впрочем, многие девки в деревнях, те, что из бедноты, так и носят одежду без нижних юбок и рубах… Но то бедные девки из деревень, а то владычица целой земли».
И тут генерал ещё раз глядит на подол платья маркграфини и вдруг… он замечает на нижней юбке, на том крае, что со спины, два небольших пятна бурого цвета.
«Кровь? — генерал почувствовал некоторое волнение. — Неужели тот раз, когда ей в юбки залетел болт, он задел её? Чёрт, она даже вскрикнула, и тогда я подумал, что это от неожиданности! Видно, не совсем!».
— Кляйбер, — говорит генерал, — собирай еду, снеси её вниз. Господа, можете выпить по чашке воды. А потом спуститесь вниз, там лежит этот здоровенный мертвяк, с него можно набрать тряпок для верёвки.
— О! — воскликнул фон Готт. — И то верно. Пойдём взглянем, Хенрик.
— Я сейчас… — говорит им кавалерист. — С вами пойду.
Волков же оставил флягу с вином при себе; он налил в чашку немного и протянул вино принцессе.
— Ваше Высочество, у вас… Кажется мне, вы были ранены, когда мы шли по стене. У вас кровь на одежде.
— Самую малость, — отвечала женщина, принимая от него чашку с вином и делая глоток из неё. — То безделица.
— Я бы хотел взглянуть на рану, — говорит ей генерал.
И тут маркграфиня усмехнулась:
— А вы ещё и лекарь, барон?
— Я видел сотни ран, у меня у самого их было немало, я как-то разбираюсь в них, — барон бы мог сказать, что его давний товарищ считается одним из лучших лекарей в графстве Мален, а за его мази и снадобья люди платят немалые деньги и приезжают за ними издалека. И что Волков многому научился у него. Но это звучало бы как хвастовство, и поэтому он лишь сказал: — Мне нужно увидеть её.
— Она мне не докучает, — отвечала женщина, снова отпивая вина. Кажется… — она едва заметно улыбалась, судя по всему, её забавляла эта ситуация. — Та рана была безделицей, и больно было всего немного, пока мы шли сюда, а уж как дошли, так я про неё и не вспоминала.
— Это прекрасно, но я должен знать, что рана не воспалена. Я должен в том убедиться, — настаивал генерал.
— Рана та находится в таком месте, которое мужчинам, кроме супруга, данного Господом, видеть не полагается, — говоря это, маркграфиня скрывала своё лицо за гнутой чашкой. Она точно улыбалась, в этом Волков уже не сомневался.