Но вместо ответа он получает вопрос; майор Вилли, остановившись рядом с ним, спрашивает заносчиво, но при том не глядя на собеседника:
— Ты здешний староста?
— Я, — сразу отвечает мужик. — Я, господин.
— Имя? — холодно продолжает молодой офицер, и Волков замечает, что Вилли эту холодную интонацию высокомерного господина подметил у него самого. Генерал едва заметно усмехается.
— Михель, Михель Кумсмаер, — кивает мужик.
— Колдуны Тельвисы вынесли из замка добро, оно у тебя? — продолжает майор.
— Да нет… — староста качает головой. — Ничего у меня нет.
Но произносит он это неуверенно, так неуверенно, что даже молодой ещё человек майор Вилли замечает, что он врёт, и уверяет его:
— Будешь брехать — повесим.
— Так это… — мямлит Михель Кумсмаер. — Господа были надысь, да… привозили что-то. Так они это… уехали. Тут же…
Всё это звучит неубедительно, и тогда сержант мушкетёров, заехав за спину старосты и взяв его за шею, добавляет для бодрости:
— Мужик, я повешу тебя на вот этих твоих воротах, я вешать люблю. Только соври ещё раз.
Но старосте врать больше не пришлось, во двор из дома выглянул один солдат и прокричал:
— Господин, нашлось серебро!
— А-а, — только и смог вымолвить староста — и тут же получил кулаком по голове, для острастки, чтобы впредь не врал.
Волков слез с лошади и пошёл в дом за солдатом, что повёл его к большой кладовой за толстой дверью с петлями для замков. Тут серебро и было. Сундуков для него не нашли и сложили в какие-то кадки, деньги лежали «с верхом», они были повсюду, ещё монеты были в вёдрах и в мешках. А кроме того, тут же в больших корзинах лежала серебряная посуда. Только серебряная, никакого стекла. Кубки, блюда, тарелки, кувшины торчали из корзин. Всё очень хорошей работы, но сложено в корзины дурно, просто свалено. И тех корзин тут у стены стоял десяток. И серебра тут было… много. Реально много.
Вытиравший то и дело, видно от волнения, губы староста стоял рядом с генералом, и Волков осмотрев всё это, хочет узнать, сколько тут монет, и спрашивает у него:
— Твоё?
— Да откуда, — машет рукой Михель Кумсмаер. — Господское всё.
— Господское? — Волков идёт по кладовой, подходит к одной кадушке, загребает пятернёй полную пригоршню монет и спрашивает. — Деньги считаны?
— Деньги? — староста качает головой. — Нет, не считаны.
— Да как же так? — удивляется генерал, бросая монеты обратно. — И посуда не описана?
— Нет, — качает головой староста, — ничего такого. Господа просто привезли и спросили: есть куда сложить? Я сказал, что сюда можно.
— О, видно, господа твои тебе доверяют. — Волков смотрит на старосту. — И что? Они даже не побоялись, что ты украдёшь себе немного.
Тут староста ещё больше испугался:
— У наших господ лучше не воровать — узнают. Обязательно узнают. И накажут.
— Накажут? — Волков идёт дальше и берёт одну красивую чашу из корзины.
— Шкуру снимут, — отвечает староста. — С живого. Пока не снимут, помереть не дадут. Или просто в землю живым закопают. Это если добры в тот день будут.
— Понятно, — генерал кладёт чашу обратно. — Значит, колдуны вороватых не жаловали, — он оборачивается к Вилли, что стоит у в дверях кладовой. — Майор, нам нужны телеги и лошади. Думаю, у этого честного человека найдётся и то, и другое, — он снова смотрит на старосту. — Что, Михель Кумсмаер, есть у тебя лошади? Есть крепкие телеги?
Тот вздыхает:
— Что? Заберёте?
— Заберём, — за генерала отвечает Вилли. — Телеги нам нужны.
— Значит, и богатства заберёте?
— Да уж вам не оставлю, — смеётся генерал. Он за этим сюда и тащился всю ночь.
— Получается… — староста подбирает слова. — Господа приедут и спросят с меня, а я что? Мне как быть? Нечестно так! — насупился мужик. И потом говорит с упрёком: — И что же вы, господин, — телеги с лошадьми заберёте, так полбеды, вы же ещё заберёте у меня всё богатство господское, а господа приедут, и что? Кому придётся отвечать за ваше воровство? Мне же опять!
— Воровство? — Волков берёт из новой корзины серебряный кувшин удивительной работы. Рассматривает его со всех сторон. И говорит без всякой злобы, а скорее задумчиво: — Кляйбер, а ну-ка дай этому ублюдку в рыло разок.
Кляйбер, не задумываясь ни секунды, сильно бьёт старосту в зубы.
— О-о, — стонет мужик и хватается за разбитое лицо. Отводит руку и видит на ней кровь. — За что, господин?