Волков был немного раздражён тем, что его отвлекли от раздумий, но он всегда помнил, что малые дела, такие как еда из солдатского котла или простая беседа с младшими чинами, укрепляют веру солдат в своего командира, и посему согласился попробовать солдатскую еду.
— Есть, господин генерал, — обрадовался повар. — Чашка есть чистая, и ложка есть. Я сейчас вам положу.
— Только немного, — сказал Волков, сам же присел за грубый стол, на котором готовилась еда.
Повар, вытерев руки о тряпку, положил ему, как он и просил, немного, половину от того, что съедали солдаты. Принёс хлеба и чистую ложку. И это стало зрелищем. Бывшие тут солдаты стали глядеть на генерала, что сидит за столом при кашеваре и ест их еду.
И то ли генерал проголодался, то ли давно не ел такой простой еды, но он с удовольствием и быстро, как и положено старому солдату, съел всё, что было в миске. Честно говоря, принимая от кашевара еду и вспоминая, что тот отвлёк его от мыслей, он думал отчитать его за что-нибудь, но кушанье и вправду оказалось вкусным: лука, соли и чеснока в меру, а горох сварен как раз как и положено. В общем, жирно, сытно, вкусно. Всё, как и нужно было солдату, чтобы тащить его нелёгкую лямку. Доев, генерал полез в кошель и достал оттуда, не мелочась, талер. И, протянув его светящемуся от гордости кашевару, произнёс:
— Неплохо, неплохо, — и похлопал его по плечу.
После чего с охраной отбыл к себе, напомнив Брюнхвальду, чтобы тот оставлял на ночь в казармах, кроме ротных, ещё и старшего офицера.
Барон собирался звать их поутру, но господа сами пришли к нему в гости, пока он ещё не лёг спать. Волков обрадовался тому и пригласил их выпить вина, а когда понял, что они ещё и голодны, велел слугам приготовить им яичницу из десятка яиц. И пока прапорщик Брюнхвальд и фон Готт ели, рассказывали ему.
— Те, кто постарше, те помалкивают, но косятся, хитрецы, — говорил фон Готт. — А молодые ублюдки стали задираться почти сразу, как мы там появились.
— Но мастера приняли вас в учение? — спрашивал генерал.
— Приняли, приняли, — соглашался Людвиг, — один мастер Киммер, а другой мастер Монтанари, — фон Готт усмехнулся. — Он так забавно разговаривает. Смуглый такой, как будто крестьянин. Он к нам хорошо отнёсся.
— Вы расскажите, как вас там встретили местные ученики.
— Плохо, — отвечал Максимилиан. — Молодые волками смотрят.
— А старшие? — спросил барон.
— Старшие молчали, — продолжал прапорщик, — но казалось мне, что как раз они-то и подначивают молодых.
— Верно, верно, мне тоже так показалось, — поддержал товарища фон Готт, хлебом размазывая по сковородке желток четвёртого яйца. — Говорю же — хитрые ублюдки.
— Но вы же не отвечали на их выпады? — уточнил барон.
— Нет, господин генерал, — заверил его молодой Брюнхвальд. — И им наш Людвиг ответил так, что у них задора поуменьшилось.
— Интересно, и что он им сказал?
— Они поначалу стали задирать меня, но я не отвечал, даже головы к ним не оборачивал, тогда один из них, некто Вебер…
— Сопляк лет семнадцати, — вставил восемнадцатилетний фон Готт, продолжая уничтожать яичницу.
— Да, — продолжал Максимилиан, — так он стал говорить, что либо я мул бессловесный, либо самый известный трус, а фон Готт и отвечает ему, что генерал фон Рабенбург дозволил нам сюда ходить при условии, что мы не будем потакать задирам.
— А ещё я сказал, что господин Брюнхвальд убил людей вполовину от того, что есть сейчас в зале, и за его храбрость генерал назначил его своим знаменосцем. И что нужно быть дураком, чтобы задирать такого. Уж тогда они попритихли немного.
— После этого, — продолжал Максимилиан с улыбкой уверенного в себе человека, — фон Готт ещё им поклонился и извинился. Чтобы не вышло чего. А те в ответ носы задирали.
— Они бы и хотели позадираться, но им мастера не разрешали, — добавил фон Готт.
— Да, а когда мастер Монтанари и Людвиг вышли на арену с шестами — мастер хотел посмотреть, на что способен фон Готт, — так многие позабыли про свои занятия и пошли глазеть.
— Это почему же? — поинтересовался генерал.
— Фон Готт с шестом не уступал мастеру.
— Вот как? — удивлялся Волков и смотрел на молодого офицера. — Шест? Не многие юноши интересуются простой палкой.
— Не знаю… — отвечал тот пожимая плечами. — Мне нравится. Копьё и шест, да и вообще любое древко, хоть алебарда, хоть протазан. Да и молот тоже.
— Вот и прекрасно, — произнёс генерал и, чуть подумав, встал и, подойдя к комоду, взял лежащий на нём кошелёк, достал из него монету, — у нас в атлетическом зале всегда стояла двухвёдерная бочка с белым столовым вином. Вино было разбавлено вполовину, мы пили его вместо воды.