– Боже мой, какой ужас! – воскликнула испуганная Рут.
– Худшее – впереди! Я решила, что Сисра есть подлинный враг моей любви. “Боже, убереги Барака от несчастья, не дай погибнуть возлюбленному моему!” – твердила я себе и взывала к Небу. И вот, в один ужасный вечер я узнала, что недруги, словно помраченные разумом, вышли на охоту друг за другом, готовые оба на отчаянное деяние.
– Какое несчастье! – вскричала Рут, и слезы страха затуманили ее глаза.
– Спустилась ночь. Отец с матерью спали. Я вышла во двор. Луна едва проглядывала через облака. Вдруг я услыхала скрип калитки и порывистое дыхание. Это ворвался во двор Сисра. “Враг мой скрылся, – задыхаясь от быстрого бега, прохрипел он, – в другой раз порешу его! Дай мне до утра приют, Яэль!”
– Я чувствую приближение непоправимого! – вновь вскричала Рут.
– Ты права. Я отвела Сисру в амбар. Обессиленный, он рухнул наземь, попросил воды. Я поднесла ему кружку молока. Он мигом опустошил ее и уснул. И тут диббук овладел моим сердцем, и без того ослепленным страстью и безумием. Я бросилась в отцовскую кузницу, схватила молот и железный кол, вернулась в амбар, приставила кол острием к виску спящего и ударила молотом по блестящему торцу. Сисра умер мгновенно.
– О, горе, о, ужас! – только и смогла прошептать побледневшая Рут.
– Тут снова скрипнула калитка, вбежал Барак. Я схватила его за руку: “Иди, взгляни на своего врага! – сказала я, – теперь нет преград нашей любви!” Увидев мертвого, Барак, который, казалось, минуту назад сам намеревался убить Сисру, теперь смертельно испугался. Он оттолкнул меня, затем схватил лопату, вырыл глубокую яму и закопал тело. “Никто никогда ничего не узнает!” – прошипел он мне в лицо и ушел в темноту ночи. Он покинул Божин, и пропал для меня навсегда.
Рут залилась слезами, Яэль тоже разрыдалась. Женщины обнялись.
– Твои отец и мать знают? – спросила Рут, отирая красные глаза.
– Нет, я от всех хранила тайну. Теперь вот ты посвящена в нее, – ответила Яэль.
– Я никогда не выдам тебя!
– Я верю, иначе бы не рассказала.
– Как жаль мне тебя, как жаль молодости твоей!
– Не заслужила я жалости, Рут! За безумный порыв свой, за безрассудную страсть и великую глупость я покарала себя безбрачием. Нет в мире покаяния, глубже моего, и только в горе я ищу утешение себе!
– Ужасна доля твоя!
– Ах, как хотела бы я прожить иначе, да не повернешь время вспять – необратимость! – воскликнула Яэль и вновь заплакала, и Рут не замедлила присоединиться к ней.
Шломо, потрясенный невольно подслушанным рассказом, тихо вышел из дома. “Удивительное совпадение имен – как у героев Святого Писания, – подумал он, – правда, сходство внешнее. Однако неужели имена людей предопределяют судьбы их? И опять всё те же звенья знакомой роковой цепи: грех – искреннее покаяние – безнадежность необратимости…”
Шломо решил, что женщины не должны знать о существовании свидетеля их общей страшной тайны. Он побродил по берегу Днепра, через час-другой постучал в дверь. “Я вернулся из синагоги, Рут. Чем порадуешь на ужин?” – как ни в чем не бывало приветствовал хасид супругу.
Глава 7 Франкенштейн и Гоэль
1
Благородный дух Шломо не мог оставаться безучастным к моральным мукам ближних, а его креативный ум упорно искал способа вернуть мир в сердца страдальцев. Горячее чувство милосердия и работа холодной мысли наущали друг друга и вместе являли собою единый душевный порыв хасида.
“Франкенштейн сотворил человекоподобное существо, – размышлял Шломо, – то есть объект материальный. Почему бы мне ни создать некую новую сущность идеального свойства? Пусть творение сие послужит общему благу. Нет, не всем и не каждому потребуется спасительная сила благоизобретенной мною нематериальной субстанции. Только лучшие удостоятся чести спасения!”
“И в самом деле, те, кто в прошлом согрешили, – продолжал рассуждать Шломо, – а затем подлинно раскаялись и ныне смиренно несут в сердцах своих бремя собственной вины, черпая утешение в горе, они – ценнейшие эталоны нравственности в среде рода человеческого. Нам всегда нужен кто-нибудь, по образцу которого складывался бы наш нрав. Несомненно, люди эти духовно выше безгрешных праведников. Возвращение благоденствия в души мучеников важно не только для них самих. Оно укрепит веру обитателей земли в неотвратимость добра и уничтожит подозрения в случайной природе воздаяния”.
“Кто эти благородные мученики? – задавался вопросом хасид, – это Давид, о жизни которого рассказывал цадик города Доброва раби Меир-Ицхак. Это несчастный Ахазья, открывшийся мне. Это Яэль, поведавшая свою беду потрясенной Рут. А сколько еще таких страдальцев в Божине? Я всех их вспоминаю, сравниваю меж собой и обнаруживаю в разных судьбах одну и ту же злую силу – страшный гнет необратимости. Я сознаю свой долг – я обязан принять на себя миссию спасения! Пора начать обдумывать практическую сторону дела”.