– Ах, Соломон, мы оба из когорты любознательных и всегда с большим интересом знакомимся с новыми людьми и бываем истинно рады видеть их в нашем доме, – сказал Перси.
– Вас не смущает, дрогой гость, что муж переиначил ваше имя на привычный для нас лад? – спросила Мэри.
– Мы, иудеи, свыклись с манерой иных народов приспосабливать наши имена на удобный фасон. Если вы не против равновесия, я буду называть вас Мирьям и Пинхас, – широко улыбаясь, заметил Шломо.
– В таком случае, Шломо, ради равновесия вернемся к подлинности! – предложил Перси, – я думаю, мы только выиграем, являясь друг к другу в нашем подлинном обличье.
– Жажда подлинности – краеугольный камень научного поиска. Возможно, поэтому я необычайно высоко оценил деяние Виктора Франкенштейна, столь глубоко и талантливо описанное в вашей книге, Мэри, – сказал гость, сворачивая к интересующему его предмету.
– Ну, что вы, Шломо, моя заслуга не так уж и велика! Я всего лишь добросовестно констатировала факты, – возразила Мэри.
– Ах, дорогая моя, – воскликнул Перси, – не будь чересчур скромна! Твою книгу ждет великое будущее!
– Горячо присоединяюсь к мнению вашего мужа, – воскликнул Шломо, – поясните мне, Мэри, как же это удалось молодому швейцарцу создать и оживить человекоподобное существо из частей трупов?
– Франкенштейн смолоду отличался исключительным трудолюбием. Юношей он увлекся изучением сочинений древних испытателей природы, потом упорно учился в одном из лучших университетов и овладел современной наукой естествознания, – ответила Мэри.
– Знатоков немало, но только Франкенштейну покорилось великое таинство! – заметил Шломо.
– Это неспроста! – воскликнула Мэри, – ибо он единственный, кто постиг тайну зарождения жизни и научился гальванизировать мертвую материю!
– Созданное швейцарцем существо отличалось крайним уродством и необычайно огромным ростом. Это и стало, в конечном счете, причиной его непрестанных бедствий и страшных преступлений. И своему создателю монстр принес горе и смерть. Почему же Франкенштейн не сотворил особу привлекательную и людям понятную? – спросил Шломо.
– Я затрудняюсь ответить вам, Шломо, – промолвила Мэри, – я уж говорила, я видела свою задачу в констатации фактов.
– Полагаю, не найти ответа на вопрос “почему”, ибо он заставляет искать причину в царстве случайности, – высказал свою догадку Перси.
– Ах, опять эта случайность! – воскликнул Шломо.
– Похоже, случайность делит с причиной власть над миром, – добавил Перси.
– Я думаю, будь творение Франкенштейна благообразнее, – задумчиво произнесла Мэри, – судьбы обоих были бы счастливее.
– Какая сила влекла ум и сердце Франкенштейна? Чего хотел он? – спросил Шломо, – я этого не понял из книги о нем!
– Чисто научный интерес! – твердо заявила Мэри.
– Не идеализируешь ли ты своего героя, дорогая Мэри? Может, то было честолюбие или жажда славы? – усомнился Перси.
– Виктор Франкенштейн унес в могилу свою тайну, – с грустью заметил Шломо.
– Ужасны последствия попытки человека посягнуть на прерогативу Творца! – провозгласила Мэри.
Это заявление Мэри Шелли насторожило Шломо. Однако к общему удовольствию участников, разговор продолжался еще довольно долго. Возвращаясь, гость размышлял о себе, о Франкенштейне и о его творении. Шломо думал о том, сколь велика и как далека цель, которую предстоит достичь ему, скромному божинскому хасиду.
Деяние Франкенштейна представлялось хасиду великим и бессмысленным вместе. Шломо задумал произвести нечто безусловно полезное. Он уже воображал себя избавителем напрасно страдающих. “Я пойду другим путем. Люди назовут меня спасителем. Воистину, я буду для них Гоэль! Нет, это не скромно. Имя Гоэль я, пожалуй, присвою своему творению!”
Глава 8 Проснется наука – тьма уснет
1
После лондонской беседы с литературной четой супругов Шелли, хасид Шломо посчитал свою европейскую миссию исчерпанной. Рут, в свою очередь, утомилась от переездов, поисков кошерной пищи, спанья в гостиничных кроватях без клопов, ходьбы по мощеным улицам без луж и грязи, восхищения роскошными храмами чуждой веры и так далее, и так далее. Обоим хотелось домой.
Подъезжая к Божину, родному и желанному, Шломо высунул голову в окно тряской кареты и высокопарно возгласил: “Приветствую вас, отчизны сладкий дым и древний град отцов!” Рут достала из рукава платочек и утерла слезы умиления. “Наконец-то мы дома!” – незатейливо, но от души проговорила она.