– Они стреляют. Снова, – сказал Фабиан, глядя на мелькавшие облака. – Они остановились всего несколько минут назад. – Он нахмурился и поплотнее закутался в плащ, защищаясь от холода. – Здесь так холодно. От этого проклятого мира у меня болит голова.
– Это не артиллерийский огонь. Это гром. – Люцерн посмотрел на небеса. – Скоро пойдёт дождь. Мне казалось, что к этому времени ты уже научился отличать войну от погоды.
Фабиан повернулся лицом к гигантскому космическому десантнику:
– Сколько раз ты спасал мне жизнь?
Люцерн притворился, что надолго задумался:
– Полагаю, три, если не считать того случая на Гаталаморе.
– Я не собирался проваливаться в ту дыру! Я был в полной безопасности. Ты слишком резко отреагировал. Ты чуть не сломал мне руку.
– Тогда я трижды спасал тебе жизнь, – ответил Люцерн.
– Хорошо.
– К чему ты клонишь, мой старый друг?
– Спасение моей жизни...
– Трижды, – перебил Люцерн.
– То, что ты трижды спас мне жизнь, не даёт тебе права издеваться надо мной, – сказал Фабиан.
Снова прогремел гром. Несколько жирных капель отскочили от чёрных доспехов Люцерна.
– Ну и ну, раздражительный – неправильное слово. Я улучшу свою оценку твоего настроения до мрачного.
Фабиан вздрогнул, и внезапно его гнев иссяк:
– Да. Да, я мрачный. Ну же. Давай перейдём к коллекции Геры. Мой каталог до сих пор не закончен, и у меня нет никакого желания снова промокнуть. Мы можем с таким же успехом что-нибудь сделать.
Они направились через большие площади крепости в пасть ливня.
Фабиан промок и это ничуть не улучшило его настроение.
Двенадцатая глава
СПУСК НА ИАКС
Когда дипломатический барк Жиллимана вошёл в атмосферу, примарх включил большой гололит с изображением Иакса в транзитном зале. Как и следовало из названия, барк предназначался для мирного общения, и поэтому примарх наблюдал за нанесёнными миру-саду ужасающими повреждениями на глубоком ковре и в окружении изящной деревянной мебели. По мере того, как он осознавал, что сделали с жемчужиной его королевства, его лицо становилось твёрже мрамора, пока он совершенно не стал похож на множество изображавших его статуй. Феликс и другие присутствовавшие помощники хорошо знали это как признак всепоглощающей ярости.
Феликс понимал ярость своего генетического отца. Он чувствовал то же самое, посещая миры Восточной четверти и видя ущерб, нанесённый ксеносами. То, что Гвардия Смерти сделала с Иаксом, было ещё хуже.
Планета пережила живую смерть. С далёких лет детства Феликса и до наших дней Иакс имел репутацию одного из самых прекрасных миров Ультрамара, и он стал ещё ценнее с тех пор, как его главный соперник, Прандиум, был опустошён флотом-ульем Бегемот. Иакс невероятно долго служил примером для всего человечества, планетой, на которой люди и природа жили в гармонии. Она не была ни игрушкой, ни культивированным удовольствием, а вполне эффективным миром, примером для Ультрамара и Империума за его пределами.
Гниль Мортариона поглотила всю планету.
Облака окутали оба полушария тусклым, цирротически-жёлтым цветом. Иакс был известен своими хрустальными небесами, так что это выглядело преднамеренным оскорблением. Там, где облака расступались, проглядывали изуродованные пейзажи: заросшие водорослями моря, разлагавшиеся леса, болота, выходившие за пределы своих границ и переходившие в застойную черноту; многочисленные водные пути кишели красочными загрязнителями и были запружены мёртвой растительностью, поэтому вышли из берегов и распространили болезни по всей земле.
Биомы Иакса были созданы человеческими руками. На планете не было настоящих диких мест, но каждый дюйм был озеленён так искусно, что, как говорили, даже альдари восхищались этой работой. Из наименее экологических ниш получили максимум. Посевы росли среди древних деревьев. Домашний скот жил рядом с местными животными. Моря изобиловали жизнью, за которой тщательно ухаживали, поэтому если бы человечество ушло, вместо того, чтобы стать богаче, Иакс стал бы беднее жизнью и разнообразием. Теперь всё было испорчено. Феликс представил себе морские берега, усеянные скелетами, и леса, где умиравшие деревья опирались на уже умершие, чтобы не упасть.
Атмосфера из разреженной превратилась в устойчивую. Корабль дрожал от трения и компрессионного пламени. Вид внизу на мгновение заслонил яркий огонь, но изменение масштаба принесло с собой ощущение болезни, как будто пассажиры приблизились к приютам милосердия, куда старики отправлялись за мирной смертью, и находили там только унижение.
Корабль снизил скорость. Серо-коричневые облака проплывали мимо иллюминаторов. Когда барк опускался в гравитационный колодец, ожидалось усиление сопротивления, но атмосфера была летаргической, и шаттл Жиллимана проходил через что-то скорее похожее на мёртвое, забитое пластеком море, чем воздух.
Они пронзили нижний слой облаков и, наконец, увидели, что цель и место встречи приближается. Сотни выступов твёрдого известняка торчали из земли. Первая Высадка занимала самый большой; остальные бежали из города рядами крокодильих зубов. В нескольких милях от него, соединённый обсаженными деревьями шоссе, скромный космический порт занимал множество отведённых под посадочные площадки шпилей. Остальные были менее затронуты, те, что находились далеко, казались естественными, хотя многие венчали огневые позиции, а на ближайших к городу располагались пригороды, где большие особняки занимали отвесные террасы. Повсюду преобладали сады и леса. Намёк на красоту сохранялся под умиравшими деревьями и среди изъеденных болезнью садов.
В то время как другие зубы являлись образцами садоводческого искусства, Первая Высадка была произведением скульпторов: камень пронзили и прорезали насквозь, словно искусно обработанный зубчатый бивень. Её окружали гигантские стены. Огромный барбакан защищал единственные ворота, которые выходили на широкую равнину, пересечённую многополосным шоссе. Между большими жилыми террасами и трёхъярусными городскими стенами разбили ещё больше садов. Все они завяли, и то, что в обычные времена служило цветочной экспозицией, приобрело грязноватый оттенок.
В космическом порту горели пожары. Между городскими стенами и посадочными насыпями шла вялая перестрелка.
Вершину Первой Высадки занимал необычайно великолепный дворец, хотя и в нём нашлось место для орбитальных защитных батарей, тщательно спрятанных среди архитектуры. Они прошли мимо, покружили вокруг. Феликс смотрел на глубокие улицы, искусно вырубленные в скале, и видел, как двигаются жители. Но они, их тягловые животные и даже их кибернетические дроны казались вялыми: ещё не заболевшими, но болезненными.
Авточувства Феликса отметили энергетические барьеры вдоль стен, но в городе не было пустотных щитов, о чём он не жалел, потому что прикосновение варпа к его душе в этом больном месте было бы почти невыносимым. Корабль снова замедлил ход, зависнув над небольшой посадочной площадкой в пределах дворца. Он повернул на девяносто градусов, выбрал самое лучшее место и приземлился. Двигатели вспыхнули и выключились. Корабль в последний раз встряхнуло. Перезвон возвестил об их прибытии. Только тогда Жиллиман заговорил.
– Идёмте, – сказал он. – Мы немедленно высадимся и принесём утешение этим людям. Планета страдает от руки моего брата. Я сделаю всё, что смогу, чтобы загладить свою вину.