— Он пошлет в мои сети-невода лишнюю рыбку, на мои стрелы-пули — лишнюю птицу и лишнего зверя, в мое стадо — лишнего оленя. Для гостя, а ты у нас гость. Он прибавит мне немного удачи во всех делах. Он высоко сидит — далеко видит…
Женщина дополнила слова мужа:
— Все видит, все знает.
— Хороший Отец, — улыбнулся гость.
— Хороший-хороший, — согласился хозяин.
— Да, все может, — подтвердила женщина.
— Ему спасибо! — поблагодарил гость.
Хозяева молча переглянулись. И гость по их выражению понял, что он поступил совершенно правильно, выразив благодарность не им, а Отцу в небесах.
Все удовлетворенно замолчали — и гость, и хозяева. Все они, очевидно, думали об одном и том же — о том, кто наделяет удачей, кто оберегает дом, кто плетет-нашептывает долгую и счастливую жизнь… Потом гость, видя, что хозяева ни о чем его не расспрашивают (у них это не принято), сам рассказал о своих дорогах-путях, слегка кивнув в сторону, куда направлялся: — Иду на север.
Хозяин выдержал нужную в таких случаях паузу, потом деликатно, из приличия, осведомился:
— Далеко ли?
— Да уж неблизко. С севера поверну на запад, дойду до Финляндии. Оттуда перееду в Скандинавию. А там уж доберусь до Европы…
— Дорогу знаешь?
— Дорогу-то найду. Здесь люди подскажут, а там уже места знакомые.
— Кто у тебя там, в этой… как ее?..
— В Европе-то?
— Да-да.
— Семья должна быть…
— Аа-а…
Хозяин долго молчал, размышляя над услышанным, потом сказал гостю:
— Сейчас далеко не уйдешь.
— Знаю.
— Потому как распутица.
— Распутица не вечная.
— Летом далеко тоже не уйдешь.
— Да догадываюсь.
— Много озер и рек, много воды.
— Лето тоже не вечное.
— Верно, лету тоже приходит конец, — согласился хозяин.
Хозяин помолчал, словно мысленно примерил на себе предстоящие тропы-дороги путника, и, выдержав долгую паузу, сказал:
— Сначала здоровье надо вернуть…
Гость согласился:
— Да, надо…
Белый выздоравливал медленно. Был он бледным, под прозрачной кожей, казалось, высвечивалась каждая косточка. По утрам, перекрестившись на икону, он медленно умывался, затем крохотной половинкой расчески поправлял усы цвета осыпающейся лиственницы и такого же цвета волосы и только после этого садился за стол.
На мир он смотрел грустно, глубоко запавшими узорчатыми, то есть голубыми, глазами. Всех русских остяки обычно называли узорчатоглазыми, поскольку большинство из них обладали очами небесного цвета. А среди остяков почти не попадалось голубоглазых.
Когда Белый ни на кого не смотрел и как бы уходил в себя, из его узорчатых очей выплескивалась тоска. Всем в доме, кто видел это, становилось тоскливо. И хозяйка разговорами старалась отвлечь его от тоскливых дум. Но лучше всего отвлекали его младшие дети, особенно Роман. Мальчик лез к нему со своими игрушками, с любопытством рассматривал его необыкновенного цвета усы и волосы, пытался дотянуться до них, потрогать руками. У Белого оживали глаза. Костлявой рукой он проводил по черной головке мальчика и говорил:
— Зови меня Петром Николаевичем или дядей Петей.
— Дядя Петя, дядя Петя… — нараспев тянул мальчик.
— Молодец, — похвалил Белый. — Ты хороший ученик. Сразу запомнил и выговорил.
— Петя-петя, — бормотал мальчик. — Петя-петя-петя…
— Что, имя понравилось? — спросил Белый.
— Не-е, — сказала Матерь Детей. — Это он здоровается.
— Почему здоровается?
— На нашем языке почти так звучит слово «здравствуй», — пояснила женщина.
— Чудно! — удивился гость.
Потом он повернулся к мальчику и, показав на свои усы, спросил:
— А ну-ка, Ромка, скажи, что это такое?
Ромка на родном языке отвечал:
— Туш.
— Ага, понятно. А по-русски будет «ус». Понял?
Мальчик с удовольствием повторил новое слово:
— У-ус!..
— Правильно. А это что такое?
И он прикоснулся к своим волосам.
— Опт, — бойко отвечал мальчик.
— Ага, понятно. А по-русски будет «волос».
— Волос, — повторял ученик.
Белый прикоснулся к глазу, спросил:
— А это как будет?
— Сам.
— Глаз.
— Сам.
— Глаз.
Белый сделал паузу, вздохнул, похвалил мальчика:
— Молодец, Ромка: из тебя вырастет хороший учитель!
Мальчик поправил его:
— Я не Ромка, а Роман.
— Хорошо, Роман так Роман.
Так Белый учился остяцкому языку, а Роман русскому. И уже непонятно было, кто у кого учится — то ли большой у малого, то ли малый у большого. Пойми, кто учитель, а кто ученик. Потом к братику присоседилась сестричка Анна. Уже вдвоем они хором отвечали на вопросы гостя и вместе спрашивали, как называется тот или иной предмет по-русски. Эта игра им явно пришлась по душе.
А после, когда Белый стал чувствовать себя намного лучше, он коротким карандашиком вывел на листочке знак и сказал:
— Это буква А.
Роман охотно повторил:
— Это буква А.
Повторила и Анна:
— А.
На другой день Белый написал У, затем М, потом пошли другие буквы алфавита. И дети сами начали рисовать их. Бумаги, видимо, не хватало. Писали на белых дощечках-срезках, что подбирали на уличной мастерской отца, где тот изготовлял разные деревянные инструменты и другую домашнюю утварь. Писали карандашиком, который называли пишущей палочкой или просто короткоклювым.
Как-то вечером, глядя на старательно пишущих детей, хозяин поинтересовался у гостя:
— Вы, наверно, учитель?
— Нет, не учитель, — ответил Белый. Как и хозяева, он уже привык неспешно выражать свои мысли. Выдержав нужную паузу, добавил:
— Вообще-то солдат умею учить.
— И детей тоже умеете учить, — сказала женщина.
— Это я вспомнил, как учили меня. И как учили азбуке моих детей.
— А-а-а… — понимающе сказала хозяйка.
Все в доме замолчали, ожидая следующих слов гостя. И Белый, почувствовав это, повторил:
— Да, военному делу могу обучить…
— Значит, война увела из дома.
— Точнее, к вам меня привела боль…
Белый прижал ладонь правой руки к груди, как бы унимая боль, повторил:
— Сюда меня привела боль…
Он помолчал, потом неторопливо заговорил о своих корнях. По отцовской линии он скандинавского, финно-шведского происхождения. Оттуда в очень давние времена его предки попали в Россию. Говорил очень скупо. Про своего отца сказал, что он тоже был военным, ходил в японскую. Дед защищал Крым, а прадед участвовал в войне против Наполеона. Таким образом, все его предки были военными. Все воевали. Точнее, Россию, свое Отечество, защищали от врагов. Сам он тоже принимал участие в войне, воевал с немцами. Это было совсем недавно. Про эту войну еще помнят.
Но боль в душе рождает не только война…
ГЛАВА IX
Боль кольнула его душу в то мгновение, когда он узнал, что российский государь Николай Александрович отрекся от престола. Он еще ничего не мог понять и осмыслить, а только интуитивно почувствовал, что Россия погибла, что у него теперь нет родины, что у него нет отеческого дома. И его самого как бы тоже не стало. Вдруг улетела куда-то душа вместе с болью, улетучились куда-то мысли. Почему такое произошло с ним? Почему боль так резко ударила его? Может быть, потому, что он очень хорошо понимал и чувствовал, что случилось. Ведь Николай Александрович был не просто государем-императором. Для истинного русского он был больше, чем просто царь.
Государь — это символ России, государства, нации, русского народа, символ веры. Государь — это наместник Божий на земле.
И тот, кто замахнулся на него, замахнулся на русский народ и на Бога, замахнулся на Российскую государственность. Поэтому он так близко принял к сердцу отречение царя.
Потом зародилась надежда: может быть, Россия еще не погибла, пока жив император?.. А император жив, только сослан вместе с семьей в Сибирь, в Тобольск. Стало быть, чтобы спасти Россию, надо спасать императора. И он поехал к нему, поехал за ним, чтобы помочь ему спастись, помочь остаться в живых. Его надо было вывезти вместе с семьей в безопасное место, где он смог бы пережить это смутное время.