Вымытая до скрипа Изочка, лежа на нарах, вжалась в стену и тихонько поплакала, жалея кукленыша и себя.
Ночью приснился чудесный сон: красный гномик со странным именем, превратившийся в маленького живого мальчика, повел в гости в свою страну — большой круглый лес, полный упругих, вкусно пахнущих яблок и ласковых светлых птиц. Было так хорошо и красиво, птицы распевали музыку, высокие деревья с резными лаковыми листьями стояли, не загораживая одно другое. Понизу вместо кустов и валежника расстилался прохладный муравчатый ковер, и грациозно, бесшумно скользили по нему сквозные серебристые тени. Там и сям прямо в траве светились крупные звезды, издалека похожие на стрельчатые пятиконечные звездочки-снежинки, как на погонах у дяди-милиционера.
Изочка долго играла с мальчиком-гномиком, плескалась с ним в зеленом ручье под журчащий шепот воды, бегала вперегонки по тропинке, усыпанной тонкомолотым песком. Она сообразила, что этот лес — перевернутое вниз головой небо. Ей захотелось остаться в нем на всю жизнь и маму привести сюда, но мальчик печально покачал темной головкой — нельзя — и проводил обратно.
Проснулась Изочка под утро. Спине было липко и холодно. Поняла, что описалась (вот тебе и зеленый ручей!), и снова немножко поплакала, теперь уже оттого, что дальше лежать на мокром было нестерпимо, а маму будить жалко. Окружающее после сна вдруг впервые показалось пасмурным и враждебным. Мария скоро встала, выслушала сон странно-молчаливо, ни слова не вставила. И только собралась на работу, как в дверь кто-то деликатно постучал.
Дядя Паша потоптался на пороге и высунул из-за спины маленький сверток:
— Я тут вот, э-ээ, игрушку принес, куколку махонькую…
— Что?! — почему-то испугалась Мария.
— Да вы не бойтесь, — заторопился сосед, — она ж из бересты!
Куклу славный дядька смастерил из закруток березовой коры, только не с белой, а со светло-охристой внутренней стороны. Втиснул в туловище круглую голову с жесткой косицей из конских волос, толстыми стежками стянул смешно торчащие ручки с деревянными ладошками и ножки с искусно вырезанными ступнями. Распыжился во все стороны красный в белую крапинку куклин сарафан, в косице алая лента, на щеках румянец…
— Спасибо, — смущенно пробормотала Мария и подтолкнула дочку к игрушке. — Вот подружка тебе, чтоб не скучала.
Кукла улыбнулась нарисованным ртом, веселыми бусинками-глазками, и тут же восторженным стуком откликнулся кулачок Изочкиного сердца.
Когда Мария ушла, девочка прижала куклу к груди и назвала сказочным именем — Аленушка. Имя ласкало слух мягким звуком «ль» (ль-юб-ль-ю, ль-еденцы, Ль-енин, Изо-ль-да). Изочка прикрыла ресницы, и в глазах раскрутился хоровод сарафанных девушек в березовой роще. Кукла продолжала улыбаться, живая, рожденная в теплых руках, а не в бездушном фабричном потоке среди множества двойников. Другой такой не было на свете.
— Майис рассказывала, — вспомнила Мария вечером, — раньше якуты, когда рождался ребенок, делали из бересты человечка, закутывали в тряпочку и куда-нибудь прятали. Человечек этот назывался «ого-кут» — детская душа человека. А когда в свое время приходила к человеку смерть, куколку находили и сжигали, чтобы душа человека очистилась.
— Что такое душа?
— Душа — это то, что у человека внутри.
— Кишки?
— То, что в сердце, маленькая ты надоеда и приставала.
— А что такое смерть?
— Когда человека больше нет на этом свете.
— Где же он тогда?
— На том свете, у смерти.
— А что он там делает?
— Ничего не делает, — рассердилась Мария. — Что за ребенок неугомонный!
— Папа у смерти?
Мария замолчала, не стала отвечать.
Осененная смутными догадками, Изочка замерла: раз ее папа где-то далеко, то, наверное, теперь папой станет дядя Паша? Это неплохо. Папу Изочка никогда не видела и не знает, какой он, а дядя Паша хороший и даже умеет рассказывать сказки. Но Мария покачала головой и достала из мешочка с документами фотографию отца. Изочка знала ее наизусть. На удивленном папином лице блестели большие, немножко выпученные глаза, а близкие к переносью брови поднялись крыльями чайки, будто фотограф показал что-то диковинное и в этот момент сделал снимок.