— Извиняй, Мария, — сказал дядя Паша. — Это я ее задержал, мы тут об одном деле договаривались, — и подмигнул Изочке.
— О чем вы так долго разговаривали? — подозрительно спросила Мария, когда Изочка принесла картошку.
Изочка чуть было не сказала про клинья, но посмотрела на тетю Матрену и вовремя прикусила язык.
— Так, ни о чем. Дядя Паша просто пошутил. Он мне рассказывал про эти… про земельные наделы.
— Какие, однако, разговоры-то у вас солидные, — засмеялась тетя Матрена. — Ему что, надел дали?
— Кажется, дали, а может, и нет. Вроде бы точно нет, или да, — забормотала Изочка в смятении.
— Так да или нет?
— А вы у дяди Паши сами спросите, — выкрутилась Изочка.
Фу, аж вспотела. Какая все-таки дотошная эта тетя Матрена.
— Никакого времени не хватает на воспитание. Не представляю, что творится в голове у этого ребенка, — вздохнула Мария.
— Ничего, перемелется — мука будет, — сказала тетя Матрена. — Я вон тоже раньше тока о Мишке думала. А теперь гляди, какой вымахал. В слесарке хвалят. Толковый, грят, ученик.
— Не знаю, не знаю… Один Бог ведает, что из девочки получится…
— А ты не сумлевайся. Все будет как надо, я тебе грю. Ты голову дочурой шибко не забивай, не на одной же ей свет клином сошелся. О себе, миленька моя, подумать надо, ты ж молодая еще.
Почти месяц Изочка не задавала никаких вопросов. Однажды заглянула в кухню, а там, уронив на клеенчатый стол растрепанную голову, громко воет тетя Матрена.
Мария с растерянным, но каким-то неопределенным (радостным? торжественным?) выражением на лице сидела рядом и гладила ее по плечу.
— Ой, ей-ешеньки, ой, не могу, не могу, не могу! Ой, что же теперь нам делать-то, как жить?! — голосила тетя Матрена.
Изочка тихонько присела у печки и принялась, вынимая из ржавого ведра щепки, складывать их в угол. Это занятие, как она полагала, придавало ее присутствию при взрослом разговоре нюанс уважительной причины.
— Осподи! Что делать, что делать?
— Все пройдет, Матрена Алексеевна, все пройдет, — утешала ее Мария. — Что вы так убиваетесь? Жизнь не кончилась. Жизнь, можно сказать, только началась.
— Ой-ешеньки! — качалась из стороны в сторону тетя Матрена. — Ой, миленька моя! Ой. Осподи, сердце-то как болит!
— Его не вернешь. Он тоже был не бессмертный. Поберегите сердце. Все, как говорится, там будем.
— Ой-ей-ей-ей…
В кухню зашла соседка Наталья Фридриховна и закурила папиросу.
— Что вы так запричитали, Матрена Алексеевна?
Тетя Матрена резко замолчала.
— Муж придет, расскажет. — Наталья Фридриховна с силой затушила недокуренную папиросу о холодную плиту. — Если типографских хоть завтра отпустят… Оставили на вторые сутки — некрологи в газеты допечатывать. А он и так был болен давно. Следовало ожидать… Теперь, может, ваш Иван Иванович вернется.
— Что ты, миленька. — Голос у тети Матрены был такой ровный, будто не она только что вопила, как безумная. — Разве он Ван Ваныча туда засадил? Он про эту сковородку несчастную и знать не мог! Это же Скворыхин, сука, будь он неладен, из зависти все! С малых лет всем, поди, завидовал, сволочь, гнида поганая! Кто Ван Ваныч был, и кто он!
— Скворыхин, конечно, сволочь, но ведь не он отправил Ивана Ивановича в тюрьму, — возразила Наталья Фридриховна. — Он просто донес.
— Тише, — прижала палец к губам Мария. — И стены имеют уши. Пойдемте-ка лучше спать. Завтра всем на работу.
Тетя Матрена сладко зевнула:
— Ой, и впрямь. Может, ты и права, Наталья. Может, так оно и к лучшему…
Мария собиралась ложиться, когда в дверь тихонько постучала Наталья Фридриховна.
— Простите… Заснуть не могу. Подумала, может, и вы не спите.
— Заходите. — Мария накинула на плечи платок. — Как тут уснешь.
— Извините меня, Мария Романовна, я вина принесла… Давно уже от Семена прятала, да все не было случая.
Мария достала с полки стаканы.
— Да, сегодня, кажется, именно тот самый случай… Я про себя не говорю, я вам в прошлый раз про наши с Хаимом хождения по мукам рассказывала. Но вы-то, вы за что его так не лю… ненавидите?
— Ненавидела. Теперь уже можно сказать в прошедшем времени. Какое счастье, что его больше нет!
— Тише, — снова, как в кухне, попросила Мария. — Только, пожалуйста, тише. Его нет, но остались другие.
— Да все уж наплакались, устали. Спят. Вряд ли кто сидит и записывает под дверями. Дайте нож, бутылку открою… Выпьем за то, чтобы все плохое ушло вместе с ним. За то, чтобы они, — Наталья Фридриховна кивнула на притворившуюся спящей Изочку, — никогда этого ужаса не знали.