Подходя к памятнику, Коля Оратор с густой подачей чувства зычно начал еще издали: «Ленин казаль, чо…» — и дальше полилось обычное халям-балям.
— Во дает, — восхищенно отозвался один из парней. — Так и чешет, образина мерзкая. Прям Левитан.
Раздались жидкие хлопки. Голос дурачка, уловившего поощрение, взвился до немыслимых пределов.
— Пошел вон, идиот, — хрипло произнес кто-то.
— Э-э, да ты ему, кажись, завидуешь, Васька, — захохотал Венька. — В твою бы сипатую глотку да такую голосяру, а?!
— Заткнись, — лениво процедил хриплый.
Спустя несколько минут, грязно выругавшись на фоне свободно льющейся речи, он предложил:
— А что, пацаны, намнем бока кретину?
Возражений не последовало, и вскоре раздались тупые, глухо екающие звуки, перемежаемые вскриками и плачущим, но все еще не потерявшим природной постановки голосом:
— Ленин… казаль… чоб не бить Колю. Ленин… казаль — Коле больно…
Кто-то, видимо, обнаружил оставленную детьми лопату, потому что хриплый азартно крикнул:
— Ломани ему по хребтине, Вень!
…И совсем рядом послышатся хрустящий звук, от которого Изочку затрясло.
— Гады! — не выдержала она, и Гришка в ужасе зажал ей рот.
— Атас! — дурняком заорали снаружи. Парни, кажется, бросились врассыпную. Оратор молчал.
Дети сидели под памятником до тех пор, пока совсем не стемнело. Они боялись увидеть только что убитого человека. Но, когда вылезли, на том месте, где, по расчетам, находился мертвец, никого не было. И лопата исчезла. Кто-то ее унес.
— Надо пойти в милицию и все рассказать, — сказала Изочка.
— Н-не надо, — замялся Гришка.
— Почему?
— Нас т-тогда д-допрашивать станут, и отец уз-знает, что я с тобой вож-жусь.
— Ну и что?
— Он меня изоб-бьет тог-гда…
— Почему?
— Ч-чего започ-чемукала? — разозлился Гришка. — Потому что ты — д-дура! Я же говор-рил, что тут никаких героев нет!
— Не смей больше ко мне подходить! — закричала Изочка. И они побежали каждый в свою сторону.
Ей жутко попало от мамы. Оказывается, Мария вместе с дядей Пашей обыскала всю округу.
Изочка больше не играла с Гришкой, а с прошлого года, как только ввели смешанные школы (до этого мальчики и девочки учились отдельно), он с тупым упорством начал преследовать ее. Возникая из-за углов школьного коридора, больно дергал за волосы, плевался жеваными бумажками из камышовой трубки, громко кричал в ухо: «Изка п-писка!» — и убегал, гнусно хохоча. И вот теперь так совпало, что в один день вопрос, который она так и не осмелилась никому задать, случайно столкнулся с ответом. Гришка не раз пытался подкараулить ее после школы, но всегда рядом оказывались взрослые или ребята, а тут она была совсем одна. Мальчишка аж взвыл от этакой удачи, схватил Изочку за левую руку и с криком: «Так мы мстим врагам н-народа!» — резко крутанул плечо.
Под натянувшейся кожей послышался смачно чпокнувший щелчок, и в глазах девочки заметались полосы рваного огня. Но прошла секундная оторопь, и вдруг оголенная, очищенная от мыслей боль разом спалила фиолетовый кошмар за спиной. Изочка едва не потонула в яростном взрыве такой напруги и мощи, что, издав низкий ликующий вопль, извернулась гибко, по-звериному и утяжеленным в броске ботинком пнула в то самое место, которое, как вспыхнуло в ослепительной догадке, оказалось у мальчишки самым уязвимым. Заверещав подраненным зайцем, он сверзился в дорожную пыль.
Изочку ужалило острое, темным криком раздирающее горло наслаждение победой, но на этом все и кончилось. Испарилась шалая сила, конвульсии потной дрожи сотрясли ослабшие коленки и натужно сжатый правый кулак. А левая рука еще до того повисла сзади под каким-то странным углом наподобие сломанного крыла…
Но зато теперь Изочка знала, что никакие Гришки ей больше не страшны. Пусть нападет даже целая орава мальчишек, она все равно не заплачет, а если будет совсем плохо, заставит себя проглотить большой камень и умрет до их (как это называется?) глумлений. Она видела, что и Гришка не рискнет ринуться. Противник был сломлен не только физически. По его побелевшему лицу пробегали волны восхищения и благоговейного трепета. Наклонившись над Гришкой так, чтобы загородить солнце, лучась ореолом волос, Изочка грозно вопросила: