— Лютует нынче Бык мороза, — вздыхала Мария, собираясь в свою контору.
— Что за бык?
— Есть такое якутское поверье. Майис рассказывала. Осенью из Ледовитого океана выходит могучий Бык мороза. Дыхание у него туманное, глаза как проруби, заиндевелая шкура с голодом в подмышках, с болезнями в пахах… В начале зимы вырастают у Быка рога. Чем стужа крепче, тем они круче и длиннее. А к весне обламывается один рог, потом другой, и чудовище уходит обратно в ледяное царство…
Изочка все дни сидела дома, скармливая дрова прожорливой «голландке», ждала маму с работы и думала о том, как бы уберечь ее от болезней, которые несет Бык мороза.
Мария сильно мерзла в своих черных ботинках с высокой шнуровкой. Хорошо, что купила на два размера больше: вкладывала в них толстые стельки из овчины, надевала вязаные носки и сверху накручивала суконные портянки. Осенью расходов много, и каждый раз получалось так, что покупка валенок откладывалась на потом. Но теперь, подходя к конторе, Мария совсем не чувствовала ног и пугалась, что они, онемевшие от холода, почти до вечера не смогут отойти, ноют и покалывают в пальцах. Крепко подшитые кожаные подошвы были все еще справны, но сверху кожа ботинок растрескалась и порвалась на сгибах взъема, обнажив слой подкладочного материала. Мария зашивала дырки суровыми нитками, густо замазывала трещины смешанной с салом сажей и сушила ботинки перед печкой. Кое-как удалось проходить зиму, а весной началось новое мучение. Суши не суши, попадая в весеннюю грязь, они тут же раскисали, и ледяная влага просачивалась внутрь. Целый день Мария зябко поцокивала под конторским столом железными набойками каблуков.
Вечером Изочка стаскивала мокрую обувь с бедных маминых ног, покрытых белой сморщенной кожей и разбухших, как брюшки дохлых рыбок. Мария со стоном добиралась до кровати и валилась на постель — недоставало сил даже переодеться в домашнее. Дочь подкладывала к ее ногам обернутые тряпками горячие кирпичи, но Мария все мерзла и мерзла. Утром поднималась с трудом, приходилось долго тереть и разминать ей спину. А однажды так и не смогла встать.
— Острая уремия, отягощенная хроническим пиелонефритом, — хмуро почесывая переносицу, сказал вызванный доктор. — Почки воспалены, нарушена проходимость мочеточников. Необходим стационар.
Дядя Паша увез маму в больницу. Изочка ходила к ней каждый день. Передав санитарке в круглое окошечко бутылку с брусничным морсом, долго стояла под дверью и вслушивалась в редкие обрывки разговоров. А вдруг про маму что-нибудь скажут? Спросить у врачей она почему-то боялась.
Через месяц, когда на мощной голове Быка мороза зашатался первый рог и чуть потеплело, Марию выписали домой. Она теперь только лежала. Дядя Паша договорился в больнице, и приходящая медсестра ставила уколы, чтобы хоть как-то уменьшить боль.
— Мамочка, ты выздоровеешь, правда? — плакала Изочка. — Ты не умрешь?
— Ты же знаешь, что я не могу обещать тебе этого, доча, — ласково говорила Мария. — Смерть, как правило, рано или поздно случается со всеми… — Голос ее становился тонким и слабым. — Я встречусь с папой… С Майис и Степаном… Жаль только, что не увижу Литву.
Тихо и виновато угасала Мария в тоске по милым каменистым улочкам старой Клайпеды с высокими островерхими домами без окон с набережной стороны, по дымчатым балтийским волнам, вздутым трубящим ветром, а теперь тусклым песком струящимся сквозь ее анемичные пальцы. Уже ничего не держало здесь, кроме дорогих могил, но другой стражник, не подчиниться которому не может никто на свете, встал возле постели Марии.
Изочка каждый день мыла маму, подкладывала под нее клеенку, сухие прогретые пеленки и бежала на ближнее озерцо стирать посеревшее белье и мокрые прокладки с разводами крови. Зеленые ободья ряски на зацветшем озерце начинали медленно колыхаться, когда она убирала тину рядом с мостками. Изочка не шла к речке, где текла чистая прозрачная вода, не хотела надолго оставлять маму одну.
Глядя на разом повзрослевшую, осунувшуюся от забот дочь, Мария просила: «Господи, скорей…» А прожила она еще лето и осень.
Мамы не стало ранней зимой следующего года, когда после первой снежной бури внезапно переломилась и огненными пулями ягод расстреляла сугроб за окном ее любимая рябинка.
В гробу, поставленном на две табуретки, Мария лежала такая умиротворенная, будто хорошо отдохнула и вот-вот встанет. С лица сошла болезненная одутловатость, бледная кожа обтянула впалые щеки, и четкие полукружья бровей казались нарисованными под высоким разглаженным лбом. Мария была похожа одновременно на себя прежнюю и на незнакомую девочку. На строгую старенькую девочку в серебристой короне кудрявых волос…