Изольда встряхнулась, вызвав недоуменный взгляд Марии, не очень уверенно продолжившей:
— …время, какое бы оно ни было, всегда эти отметины в человеке обнаруживает, вот только не сразу видны они. Хорошие не показывают себя снаружи, как картины художника или голос певца, потому что не обязательно это талант рисовать или петь. Разные, на первый взгляд незаметные, таланты от Бога случаются. Мужчина может быть храбрее или добрее остальных мужчин, а женщина — лучшей женой, лучшей матерью, чем другие, и это тоже — Его отметина.
— А если не довелось быть матерью, как женщине об этом знать?! — забывшись, с болью крикнула Изольда.
— Ох, Изочка, — Мария мельком скользнула по лицу Семена, — человек сам многого не знает и не понимает в себе. Но это главное — свою Божью отметину, он почувствует рано или поздно. Может и не узнать, не понять ее, но почувствует. Она в нем все равно через время пробьется…
Мария помолчала и удрученно добавила:
— Если, конечно, человек не потерял память… Ну ладно, устала я, а вы давно не виделись, вам, наверное, поговорить надо. Спать пойду, не буду мешать. Спокойной ночи.
Несколько дней, пока шло привыкание Марии к Семену, Изольда жила как на вулкановом жерле. У нее с Семеном даже маленькая перепалка случилась в кухне, пока Мария спала.
— Учти, я ее заберу, — предупредил он категорично.
— Значит, опять, как в детстве, тебе — коровы, а мне олешки? — рассердилась Изольда.
— Это все-таки моя мать, — напомнил Семен с ударением на слове «моя».
— Мария и моя… тоже.
— Она не Мария. Она — Майис.
— Знаю, знаю, — заторопилась Изольда, — но пока еще рано говорить ей об этом! Память опять может расстроиться, не дай Бог, с рассудком что-нибудь случится!
Семен потух глазами, достал сигарету.
— И потом… — осторожно сказала Изольда, — Варя, жена твоя, совсем плохо стала видеть, сам говорил… А за Марией… за Майис требуется уход.
— Но ведь и ты все время на работе.
— У меня есть кому с ней сидеть.
Изольда тут лукавила. Мария со своими мелкими делами прекрасно справлялась сама, просто не могла находиться одна. Но в отсутствие Изы приходили по очереди подруги и соседки.
Семен уговорил-таки Марию слетать в Верхоянск на неделю, пока у его сына Степушки каникулы. Он как-то ловко умудрился втолковать, что его мать Майис, выкормившая Изочку в младенчестве, была близкой родственницей и лучшей подругой Марии.
— Вы с ней были как одно целое, — уверял он…
Мария никогда на самолете не летала и очень боялась.
— Мне обязательно надо ехать, Изочка? — спрашивала она Изольду. — Обязательно на самолете?
— Надо, — вздыхала Изольда. — Это совсем не страшно. Час пройдет — и там. Ты Семену почти мама, а Степушка все равно что твой внук… Поэтому — надо.
Семену она сказала, что опекунство оформлено на нее, но если уж он так настаивает…
Он больше не настаивал.
В аэропорту Мария старалась не подавать виду, как ей боязно. Цеплялась за Изольдин рукав, заглядывая в лицо:
— А в тучах мы не запутаемся? Летчики хорошо дорогу знают? Из окна воздушную дорогу видно?
Долго махала Изольде, послушно ступая впереди Семена по снежному полю…
А в Изольде, в самом ее существе, где прятались все, кого она любила, в том числе и маленькая Изочка, звучали, казалось, напрочь забытые слова давнего счастливого лета и голос молодой Майис:
— У живых вещей, Изочка, душа есть. А у человека — не одна, три души, три «кута» — земля-кут, мать-кут и воздух-кут. От земли у нас сила жить, от нее мы питаемся, от нее растем, а потом уходим в нее. Вот что такое земля-душа. Воздух-душа — наша память о том, что давно прошло, до нас еще было и прошло. Мы этой памяти не знаем, но она нас учит, как правильно жить, хорошему учит. После нас она в небо улетает. А мать-душа дает человеку любовь, добрые слова и песни дает.
— А почему мама называется по-русски мамой, а по-якутски — ийээм?
— Помнишь, как ожеребилась кобыла у соседей? Вы еще тогда с Сэмэнчиком бегали на жеребенка смотреть. Как он свою маму звал?
— «Мэ-мэ», — так он кричал!
— Все малыши так плачут: «Мэ-мэ! Мэ-мэ!» Человеческие дети — тоже. Тогда мать говорит своему ребенку: «Мэ, эм» — «На, ешь». Слово к нему возвращается. Вот почему по-якутски «ийээм» — моя мама. А просто «ийээ» — мама, без слова «моя». Скажи-ка, Изочка, — ийээ.