— Не ори, собака! Никто тебя не испугается, да никто и не послушается. Ступай к своему братцу любезному да скажи ему, что Василия Барятинского взял на себя Преображенский полк, и коли хочет он его судить, так пусть честным судом судит, а не разбойников посылает на него…
И, бросив дрожавшего от страха Михаила Владимировича, он прибавил:
— Пойдём, Вася… Пойдём, Иван Фёдорыч! Нам здесь больше делать неча…
Глава XV
Конец бедствиям
Михаил Владимирович Долгорукий заскрежетал зубами от бессильной злобы, когда дверь захлопнулась и он остался наедине с Ушаковым.
— Это что ж значит, государь мой?! — резко обратился он к нему. — Разбойные люди насилье чинят, дебош производят, а ты что ж это?! Словно в рот воды набрал?!
Ушаков развёл руками.
— Мне-то тут что. Моё дело сторона! — холодно произнёс он.
— Нет, врёшь — не сторона! — снова закричал, побагровев от злобы и брызгая слюной, Долгорукий. — Чай, и тебе и мне поношение оказано… Царскому указу неповиновение учинено. А ты словно потатчик сим врагам… словно за их шайку стоишь. А ещё начальник приказа именуешься… Вор ты сам, изменник! Вот что!
Бледное лицо Ивана Андреевича стало ещё бледнее. Обычное хладнокровие покинуло его.
— А ты, сударь, не моги ругаться! — внушительно проговорил он. — Не вор я и изменником такожде никогда не был. Коли ежели повинен в чём, пусть царский суд судит. Оно точно — не показано по артикулу гвардии офицеров, яко подлого звания людей, пытать… Так ты то и знай…
— А приказ царёв! — выкрикнул, немного опешив, Михаил Владимирович.
Ушаков только рукой отмахнулся.
— Ну какой там приказ… Буде облыжничать-то [16]. Чай, сам и писал-то его, а я-то сдуру веру дал.
Михаил Владимирович злобно сжал кулаки. Спокойный тон Ушакова словно испугал его, а последние слова даже напомнили просьбу брата «быть помягче, потому-де мало ли что приключиться может». Но озлобление на то, что жертва ускользнула из его рук, что ему не удалось, как след, выместить на Барятинском за смерть сына, снова забушевало в его груди.
— Ладно! — крикнул он. — Тамотка всё разберём! А я в Лефортово живой рукой смахаю! Покажу я вам, как Долгоруким ослушание чинить. Попомнишь ты у меня это, Андрей Иванович.
И, погрозив Ушакову кулаком, он опрометью выбежал из приказа, вскочил в сани, двумя здоровенными пинками разбудил задремавшего было кучера и велел что есть мочи гнать лошадей в Лефортовский дворец.
Уже поднимаясь по лестнице в верхние залы дворца, Михаил Владимирович заметил там большую перемену. Уезжая отсюда всего каких-нибудь три часа назад, он оставил Лефортовский дворец пустынным и мрачным, погружённым в какую-то сонную дрёму. Теперь же все залы были освещены, всюду виднелись группы людей, вполголоса, а то и шепотком беседовавших между собою. Везде пестрели цветные кафтаны, шитые золотом мундиры, пудреные парики, ордена, ленты…
«Эге! Да никак Алёша сделал дело-то! — радостно подумал Михаил Владимирович. — Значит, наша взяла. Ну погоди. Ужо покажу я вам всем, как Долгоруким обиду чинить…»
И от полноты сердца, в приливе радости, он чуть было не крикнул:
— Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна, самодержица всероссийская!
Но он вовремя удержался от этого крика, и хорошо сделал, что удержался. Радоваться было положительно нечему. Михаил Владимирович сразу понял это, когда переступил порог комнаты, примыкавшей к спальне умирающего царя, когда его взгляд, скользнув по толпе членов верховного совета и духовенства, собравшегося здесь, остановился на печальном, сумрачном лице Алексея Григорьевича, понуро сидевшего в кресле. Обделай он дело, не выглядел бы таким убитым. Значит, всё погибло, всё было кончено.
И действительно, для Долгоруких всё погибло.
Всё дело испортила простая случайность. Венчание непременно состоялось бы, и княжна Екатерина стала бы императрицей, если бы, как раз в тот момент, когда священник надевал ризы, не приехал фельдмаршал Долгорукий вместе с бароном Остерманом.
Как дорого бы дал Алексей Григорьевич, если бы мог не впустить их в залы дворца, но этого он не мог сделать.
Василий Владимирович был выродком в своей семье. В то время когда все Долгорукие, испорченные до мозга костей придворными интригами, были людьми в глубокой степени безнравственными, ставившими выше всего своё личное благополучие и честолюбивыми до болезненности, фельдмаршал Долгорукий был душевным, идеально честным человеком, неспособным ни совершить, ни допустить какое-либо подлое, бесчестное дело…
Увидев, что брат смутился при его появлении, а княжна Екатерина покраснела, Василий Владимирович прямо подошёл к священнику, тихо разговаривавшему с дьяконом.
— Батюшка, — спросил он, — вы явились, чтобы пособоровать императора?
Священник поднял на него изумлённые глаза.
— Нет, ваше сиятельство, — почтительно ответил он, — меня звали не за тем…
— Зачем же?
— Венчание тут предполагается… Его величеству благоугодно браком соединиться со своей обручённой невестой.
И он показал на княжну Екатерину.
«А, вот оно что, — подумал Василий Владимирович. — Вот какую штуку братец любезный совершить замыслил. Ну да не бывать этому».
Как раз в это время подбежал Алексей Григорьевич.
— А уж я боялся, что ты не приедешь, — с напускной улыбкой обратился он к брату. — Я порешил волю государеву исполнить.
— Какую волю? — как бы не понимая, спросил Василий Долгорукий.
— А насчёт брака с Катей.
Презрительная улыбка пробежала по лицу фельдмаршала.
— Вот что! — сказал он. — Так ты хочешь его полумёртвого венчать?..
— Ну уж и полумёртвого!..
— Да ведь он же без памяти.
— Без памяти, — как эхо, повторил подошедший Блументрост. — Совсем умирает.
— Умирает, — сказал Василий Владимирович, — а ты такое кощунство задумал. Но, слава Создателю, Он не попустил такому бесчестному делу совершиться…
Алексей Григорьевич вспыхнул.
— Как не попустил… Я хочу, чтоб их обвенчали… и их обвенчают…
— Никогда, — резким шёпотом сказал фельдмаршал. — Я не позволю этого. И если ты сделаешь хоть одно движение, хоть один жест, я прикажу тебя арестовать. Понял?..
И по твёрдому, спокойному тону Алексей Григорьевич увидел, что всякое сопротивление будет бесполезно, что брат не шутит и сделает так, как сказал.
— Так неужели всё кончено?! — отчаянно простонал он.
— А ты ещё сомневался! — пожимая плечами, заметил Василий Долгорукий. — Ты захотел пойти против Господа Бога, вот Господь и покарал тебя. — И затем, повернувшись к священнику, он продолжал: — Батюшка! Вас кто-то обманул. Никакого венчания не будет… Его величество умирает, и его нужно пособоровать…
Священник с недоумённым видом направился к дверям царской спальни, а Василий Владимирович отошёл к барону Остерману, с хитрой улыбкой неподвижно стоявшему у порога.
— Так всё кончено, всё! — прошептал Алексей Долгорукий. — Не удалось мне совершить это дело — значит, теперь погибать нужно…
И, закрыв лицо руками, он тяжело опустился в кресло. А через полчаса залы Лефортовского дворца наполнились генералитетом и чиновниками разных ведомств, которых распорядился пригласить Василий Владимирович, «так как часы его величества сочтены».
Когда приехал Михаил Владимирович, кончины царя ожидали с минуты на минуту: агония уже наступила; и если в дальних залах придворные позволяли себе шептаться; то здесь царило тяжёлое, удручающее молчание…
И радость, которая было охватила Михаила Владимировича, сменилась теперь отчаянием, и, как несколько часов тому назад Алексей, и он прошептал, тяжело опускаясь в кресло:
— Всё кончено… Всё погибло…
Как раз в это время дверь царской спальни распахнулась… Все зашевелились сразу и сразу же замерли. Из спальни вышел епископ Крутицкий Леонид, за ним показались фигуры Василия Владимировича и Блументроста.