— Ага, с моими альфа–мозгами марсианского производства, — ухмыльнулся я.
У Кисоньки сразу система зависла. Глазёнки выпучились, губочный бантик развязался, даже грудь перестала соблазнительно колыхаться. Во, всегда б она была такая — неподвижная. Проблем было бы меньше.
Но отвисла Кисонька быстро.
— Так, дорогой, что это за новая выдумка? — Она шумно втянула ноздрями воздух.
— Выдумка? Дорогая, а вот фигли ты бы психовала из–за какой–то выдумки? Давай–давай, выкладывай, моя радость, что ты знаешь про жизнь на Марсе?
— Жизнь на Марсе?! Какой бред! Где ты только такого нахватался? — Кисонька перестала давить на меня своим весом, скинула конечности с дивана, присела рядышком. И лицо от меня отвернула. Ха, будто бы я не знаю, чем она сейчас занимается! Наверняка уже к Каналу подключилась, это даже по голосу понятно — такая насыщенная эмоциями безучастность бывает только тогда, когда взаимодействуешь с миром и внутри, и снаружи.
— Где я могу чего нахвататься, как не в школе?
— Больше в эту школу ни ногой! — В голосе Кисоньки от обычного мяуканья и следа не осталось, только скрежет железными когтями по стеклу. Не зря подчинённые её Стальной Гадюкой величают. Впрочем, такой она мне даже нравилась.
Я тоже сел на диванчике, за плечики её приобхватил.
— Ну и чего ты взъелась?
— Ничего… — ответила она после минутного подвисания. — Сложный был день. Да и ты тоже проблем добавляешь… Опять мне пришлось со Стражей Правопорядка ситуацию разруливать. И когда тебе только это надоест? Я, конечно, понимаю, подобное поведение — обратная сторона избыточной социализации. Поэтому и терплю. Но всё же нормальные дети так себя не ведут…
— Давай не будем про «нормальных детей», а? А то так и к вопросу о «нормальных опекунах» подойти недолго… — огрызнулся я.
За свою жизнь я семь раз менял условия опеки. Никого из тех, на чьём попечении я находился, нельзя было назвать в полном смысле «нормальным». У каждого был свой задвиг — то на один мозг, то на другой, то на оба сразу. Как там Кисонька сказала? «Обратная сторона избыточной социализации»? Ага, видимо, оно самое — что поделать, если сейчас в мире существует всего два типа людей. Либо адекватно социализированные трупики, удовлетворяющие все свои потребности через Канал. Либо избыточно социализированные «управители человеческим ресурсом и бла–бла–бла», которые от своей избыточности бесом бесятся. Как Кисонька. Как все мои бывшие опекуны. Как я. Вот кто тут больший «внесистемник» — вампиры несчастные или те, кто во главе системы стоят? Впрочем, ещё есть Кэш.
— Ну что с тобой происходит, а? — Рука Кисоньки прошарила по ёршику моих волос. — Может пора заканчивать с детскими выходками? Ты просто губишь свою жизнь среди этих… отбросов! Будь ты немного серьёзнее, давно мог бы вести свою программу, не хуже чем этот клоун Виски Фью!
— Я ненавижу Канал…
— Конечно. Если бы ты его любил, ты был бы среди обычных «подключённых», а не среди тех, кто будет руководить подключением других и…
— … и бла, бла, бла, — закончил я за неё, а потом потянулся и сказал примирительно: — Пошли лучше баиньки.
Кисонька снова взлохматила мои вихры, а потом, испустив вздох, эквивалентный ста граммам тротила, покорно кивнула.
Хакнуть спящую утомлённую Кисоньку оказалось делом не хитрым. А что, не одному Зубастику опекунов взламывать!
Что у неё в мозгах творилось — мама, не горюй! Похоже на старую трансформаторную будку. На каждой извилине знак «Не подходи, убьёт». Блок на блоке. Я, чуть ли не на ощупь, продирался сквозь закрытые зоны памяти, пытаясь отыскать ссылки на слово «Марс». В какой–то момент мне показалось, что я потянул за нужную нить — она уходила в блок «Корпоративные проекты». Заархивированный с паролем блок.
Ух, как я к нему ни подбирался — и так, и этак. И никак! Тут злость, до этого момента меня лишь слегка подгрызавшая, все внутренности едва не выгрызла. Явно моя дорогая опекунша что–то про Марс знает! Вот только что?! И откуда?! Нет, надо ещё раз пароль подобрать попробовать!
И только я собрался это сделать, когда в голове кукукнул звоночек вызова. Сообщение? Чёрт, как не вовремя.
«Очень срочно. Открой дверь, пожалуйста» — вот такой фразочкой порадовал меня красивый красненький конвертик. Лучше бы не радовал. Сообщение было с незнакомой линии, но я пребывал в слоновой уверенности, что отправитель не кто иной, как пришелец с Марса.
Я зевнул. Потом ещё раз зевнул, отключился от Кисоньки, натянул джинсы и черепашкой поплёлся вниз — срочно систему безопасности отключать и двери открывать.
Как и ожидалось, моим ночным гостем оказался Марсианин.
— Прости за беспокойство, — заявил он с порога с невозмутимостью кирпичной стенки. — Но мне больше идти некуда. У меня проблемы.
— Ага. Тебя хотят убить злобные… как ты их там называл? Во, вспомнил — клерки, — хохотнул я.
— Не думаю, что мне грозит полное устранение, но суть происходящего ты выразил верно.
— Ты это шутишь так?
— Нет. У меня отсутствует чувство юмора. И я не стал бы приходить в гости среди ночи без веской причины. Мне нужно спрятаться, но не здесь. Ты знаешь какое–нибудь укрытие в городе?
— Знаю… Но давай я утром тебя туда отведу? Я спать хочу. Ночь сейчас, понимаешь? А здесь — безопасно. Поверь, никто не будет ломиться в дом к Стальной Гадюке. Разве что зелёные человечки с Марса.
— Если ты имеешь в виду меня, то я не зелёный. А укрыться здесь — не самая лучшая идея. В силу определённых обстоятельств я не могу доверять твоей опекунше.
— А мне — можешь? — Я насмешливо посмотрел на его непробиваемое лицо.
— Я никому не могу доверять. Но из всех, с кем мне довелось встретиться на Земле, ты внушаешь меньше всего опасений. Поэтому, да, можно сказать, я тебе могу доверять.
— А я — тебе? — На этот раз я обошёлся без насмешливых взглядов. — Я тебе могу доверять?
Марсианин вздохнул так, словно собирался выиграть у Кисоньки соревнование по самым тяжёлым вздохам, и всем видом изобразил озабоченную устрицу.
— Ты по–прежнему не веришь в то, что я с Марса?
— Ну–у–у, — протянул я. Хороший вопрос, однако. Простой такой — проще уже некуда. Я ещё раз прогнал в мозгу всю полученную информацию, размышляя размышлялку, сопоставляя сопоставлялку и… сам изумился собственному выводу.
А Марсианин всё так же стоял в дверях, глазами хлопал.
— Ладно, пошли, — сказал я, подхватывая куртку. — Отведу тебя в одно место, там и поговорим. Только разговор будет долгим. Про жизнь. На Марсе.
Мы шли вдвоём по пустынному переходу между станциями «Центральная кольцевая» и «Центральная», практически в полной темноте, не считая света от встроенных в мою куртку люменов. Неяркий зеленоватый огонёк выхватывал из темноты разбитые стёкла, защищавшие истёртые плакаты, — как я понимал, это были средства наглядной агитации тех времён, когда внедрять агитки напрямую в мозг ещё не умели.
— А здесь приятно, — сказал Марсианин, глазея по сторонам. Круть — туда, круть — сюда. Как только голова от шеи не открутилась?
— Мне тоже нравится. Раньше здесь была станция метро. Когда еще метро существовало.
— Метро? Как я понимаю, речь идёт о части земной транспортной сети?
— Ага, — я подошёл к краю платформы, свесил ноги вниз, кивнул в темноту. Видишь туннель. Там раньше поезд ходил, людей возил — на работу, погулять или ещё куда. Раньше люди любили погулять…
Я плюнул вниз, на рельсы, прибавил освещения — чтоб лучше было видно огромный зал, длиннющую платформу…
Как–то раз Призрак Оперы притащил уникальнейший артефакт — подборку старых фильмов на допотопных дисковых носителях. После того как Кэш нашёл нам переходник для извлечения информации, мы почти неделю на улицу не вылезали. Сидели всей компанией и смотрели старое кино — совсем не такое, как современные «сериалы подключения». Во время киносеанса глаза у нас были квадратные, рты — открытые, а из них слюна капала. И нервным хохотом то и дело заходились. Потому что нормально воспринимать это невозможно. В той жизни, которую нам показывали, всё было не так, всё наизнанку. Так, как просто не бывает и быть не может! Больше всего меня впечатлила сцена в одном из фильмов: забитая людьми станция метро. Герой пробирался сквозь толпу, а она всё толпела и толпела. Люди входили в поезд и выходили из поезда, поднимались по движущимся лестницам, стояли в очереди у турникетов… Столько людей в одном месте я никогда уже не видел, даже на общих собраниях в воспиталке. А герой фильма бежал и бежал — между людей, касаясь их, расталкивая их локтями. Это было по–настоящему жутко, настолько, что у Пончика даже рвота началась. Да и мне не по себе стало, хотя это было то самое прошлое, о котором я думал так часто и бурно, что оба мозга чудом в один не сплавлялись. И каждый раз, оказываясь здесь, в больших подземных залах с высокими потолками, я вспоминал тот фильм. И представлял себе перрон, народом утыканный… От таких представлялок даже дрожь пробивает!