– За мной, дети мои! Дружно и нечистого бьют! In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti![2]
Подхватив оброненный кем-то багор, могучий монах ринулся в сторону горящих домов. Люди, только что помышлявшие о каре свыше и бегстве, послушно последовали за ним.
«Бедная душа Тундгала увидела ужасное чудовище. Голова его была больше горы, его глаза величиной были схожи с холмами и полыхали огнем. Пасть его, казалось, могла вместить десять тысяч воинов. И видно было двух великанов в самой пасти чудовища. Один стоял на нижних зубах, а голова его подпирала ряд верхних зубов, другой же, наоборот, стоял так, что голова оказалась внизу, а ноги вверху. Так они стояли там, подобные двум живым колоннам, подпирая собой страшные ворота исполинских челюстей. Темное пламя вырывалось из пасти чудовища. Тысячи безобразных демонов загоняли ударами бичей и железных крючьев в жуткую пасть чудовища несчастные души грешников. Невыносимый смрад исходил из глотки чудовища, а с ним доносились оттуда вопли и стенания тысяч мужчин и женщин, испытывающих там неописуемые страдания. „Гляди же! – сказал ангел душе Тундгала. – Гляди и запомни! Оно пожирает корыстолюбивых“».
– Петер, не зевай! Чего уставился, в этом доме сотни три золотых! Я знаю, где ван дер Гроот сделал тайник! Я работал в его доме!
– Он не вынес его?
– Клянусь небом, нет! Сам видел, как он сокрушался! Идем, дело верное!
– Ты в своем уме? Дом горит, того гляди, обрушится! Да ну их к дьяволу!
– Кого к дьяволу?
– И тайники, и монеты! И тебя с твоей жадностью!
– Да ну тебя, лодырь! В пропое трехсот золотых ты не участвуешь, так и знай!
Йерун видел, как двое парней бранились у входа в горящий дом. Видел, как один нырнул в пышущий огнем и дымом дверной проем. Видел, как тот, что остался снаружи, вытягивает шею, вглядываясь в пылающее нутро чужого дома, – сейчас он больше всего напоминал рассерженного гуся. Слышал, как он криками подбадривает своего приятеля, шарящего в поисках тайника. Слышал, как изнутри донесся грохот – должно быть, обрушилось перекрытие. И сразу же – два вопля, раздирающих душу: один донесся изнутри дома, другой издал прохвост, оставшийся снаружи. Он закрыл лицо руками и бросился прочь.
Йерун не видел, как горел собор Святого Иоанна, хотя от него до рыночной площади по прямой было не более четверти часа пути. Позже об этом рассказывал Гуссен. Именно там с огнем боролся отряд пожарной стражи, набранный из горожан. Но не только пожарные бросились на защиту красивейшего из городских храмов. Монахи, строители, жители окрестных домов изо всех сил отстаивали здание, раз за разом сбивая со стен и кровли собора подступившие вплотную волны пламени. Люди задыхались в дыму, еле стояли на ногах от усталости, но продолжали держаться с невиданной стойкостью, даже когда огонь, одолевая людей, ворвался внутрь собора и принялся пожирать церковное убранство. Позже Гуссен рассказывал, как в тот миг, когда казалось, что собор отстоять не удастся, четверо монахов, обернув лица мокрыми тряпками, вбежали в собор и вынесли из него драгоценную реликвию – старинную статую Богоматери, сработанную из дерева. После они говорили, что статуя воссияла навстречу им божественным небесным светом, и это укрепило их дух. Сияла ли статуя, Гуссен не знал – еще внутри собора монахи поспешили обернуть ее мокрой тканью, но в том, что люди воспрянули духом, он убедился на собственном примере. И часа не прошло, как огонь на хорах был погашен. В великом пожаре, спалившем едва ли не большую часть Хертогенбоса, собор Святого Иоанна пострадал, однако же не сгорел.
Йерун помнил божественный свет. Таким показалось ему удивительное зрелище восхода солнца, что забрезжило над горящим городом. И туда, где всю ночь багровое спорило с черным, где ад соперничал с довременной тьмой, пришло золотое. Поначалу несмелое, едва заметное свечение набирало силу, делалось ярче. Было оно нежным, но казалось, что ужасающий адский свет пожара бессилен перед светом небесным. Первые лучи пробились сквозь дверной проем сгоревшего дома на другом берегу канала, затем забрезжили в окнах, наконец утренняя заря поднялась над черной, иззубренной кромкой разрушенных и покрытых гарью стен. Йерун видел, как лучи осветили понурых людей – и они уже не казались обреченными на муку и поражение. Еще тут и там пылали гигантские костры пожара, но над городом уже вставал рассвет. А рассвет всегда приносил людям надежду.
Подходя к дому, Йерун почувствовал легкое прикосновение к плечу – откуда ни возьмись прилетела сова Минерва. Сейчас птица уселась на плечо своего хозяина.
– Привет, умница, – пробормотал мальчик. Он уже не ожидал увидеть свою птицу живой. Потянулся, чтобы погладить ее, и лишь тут заметил, что натруженные пальцы почти не разгибаются.